Category: психология

Category was added automatically. Read all entries about "психология".

СРЕДА, ГОВОРИШЬ, ЗАЕЛА?..


Гюстав Лебон (1841–1931), французский психолог, социолог, антрополог и историк.


«Первое и, вероятно, самое важное, – влияние предков; второе – влияние непосредственных родителей; третье, которое обыкновенно считают самым могущественным и которое, однако, есть самое слабое, – влияние среды. Эта последняя, если понимать под нею различные физические и нравственные влияния, которым подвергается человек в продолжение своей жизни и, конечно, в продолжение своего воспитания, производит только очень слабые изменения. Влияния среды начинают оказывать реальное действие только тогда, когда наследственность накапливала их в одном и том же направлении в течение очень долгого времени».


Гюстав Лебон «Психология народов» (1894).

ВОТ ТАК И ЖИВЕМ...


Рисунок Юрия Погорелова.


CARTHAGO DELENDA EST


Отравление мозга


«…Этого товарища, по названию Пашка, надо бросить в котел культурной революции, сжечь на нем кожу невежества, добраться до самых костей рабства, влезть под череп психологии и налить ему во все дырья наше идеологическое вещество…»

Андрей ПЛАТОНОВ «Впрок» (1931).

РУССКОЕ (2)


Виктор Васнецов. Богатырский скок.


Владимiр Пастухов

РУССКИЙ ХАРАКТЕР (продолжение)


ФАТАЛИЗМ

Мне уже приходилось писать о фатализме, который, по моему мнению, является как источником уникальной несгибаемости русского духа, так и причиной многовековых хронических болезней России. Русский фатализм имеет, безусловно, религиозные «православные» корни. Но он также сформировался и как следствие «усвоения» русским народом своего непростого и противоречивого исторического опыта. Русский человек верит в предначертанье больше, чем в себя.
Поскольку в существенной степени мифологическом русском сознании представления о мире формируются в значительной части подсознательно и «вплывают» в область сознательного в виде практически готовых и плохо поддающихся изменениям образов, то для этого сознания характерно аналогичное восприятие мира, как чего-то статичного, раз и навсегда данного, и потому почти целиком детерминированного.
Русские – фаталисты вдвойне, когда речь заходит об общественной и политической жизни. Они асоциальны, потому что им априори чужда мысль о том, что они могут на что-то влиять в собственной стране. Именно поэтому им глубоко безразлична политика, участие в которой они принимают спорадически и бестолково.
Это, однако, не значит, что русские пассивны вообще. Отнюдь, но русский человек не видит обратной связи с окружающим его политическим миром, ему не интересны партии, выборы, политическая борьба. Он как бы знает заранее, что его обманут, и привык принимать этот обман как должное.
Русский фатализм – особого рода. В отличие от восточного фатализма, он является не созерцательным, а деятельным. Русские – «активные фаталисты». Они не ждут милости от природы, а всегда готовы отнять у природы все, что можно, и даже то, что нельзя. Как следствие, русский фатализм – бунтарский, он не усыпляет, а будит. Он заставляет русских людей идти все время вперед, не оглядываясь и не рассуждая.
Это позволило русским колонизировать огромные, не очень приспособленные для нормальной жизни пространства, создать на этих просторах империю и отстоять ее независимость в бесчисленных войнах.
Однако русский фатализм бесполезен «в быту». В России строят «на авось», но Россию нельзя «на авось» обустроить. Русские, будучи людьми деятельными, не являются при этом людьми действия. На это обращал внимание еще Горький, воочию наблюдавший за повседневностью русской революции в Петербурге.
Русским плохо даются осознанные и продуманные исторические действия, зато они способны совершать великие исторические поступки. Ни одна реформа в России не была успешно доведена до логического конца, зато революции и войны прославили русских навеки. Русские легко идут на смерть и подвиг, но организация своей повседневной жизни представляется им неразрешимой задачей.



Виктор Васнецов. Три царевны подземного царства.
Филипп Малявин. Три крестьянки с граблями.


АЛОГИЗМ

Русское мышление парадоксально. В рамках сохранившегося мифологического мировосприятия русский человек обладает уникальной способностью не просто высказывать одновременно два взаимоисключающих утверждения, но еще и не испытывать при этом никакого душевного дискомфорта. Оруэлловский мир, который, как известно, есть война – это и есть русский мир. Для русского человека говорить одновременно о том, что белое – это черное, и о том, что черное – это белое, в принципе нормально.
Русский слух не режет, когда по одному каналу государственного телевидения говорят, что ставший знаковой фигурой российской политической жизни юрист Сергей Магнитский умер в тюрьме случайно от незамеченной болезни, а по другому сообщают, что он был убит в этой же тюрьме американскими шпионами. То, что тюрьма была русской, тем более никого не смущает. В России такие вещи легко пропускают мимо ушей как еще один парадокс русской жизни.
Благодаря алогизму сознания люди довольно сносно выживают в круге «двоемыслия» и «двоесмыслия» русского бытия, где рядом сосуществуют две правды, две морали и два закона – «писанный» и «понятийный».
Вообще русские от природы весьма диалектичны, они легко схватывают любое взаимопроникновение противоположностей. Ментальная гибкость на протяжении многих веков позволяла им приспособиться к самодержавной диктатуре (неважно, как она себя именовала) и при этом не сойти с ума.
Есть мнение, что русским плохо дается формальная логика (такое утверждение можно часто встретить на Западе или в среде русских «западников»). Думаю, что это ошибочная точка зрения, русские прекрасно владеют формальной логикой и с успехом применяют ее, но только в прикладных целях: доказательство лежит под рукой в виде Империи на одной седьмой части суши (а было и больше). Но они научились со своей формальной логикой «договариваться» и выключать ее «из оборота», когда она мешает их адаптивным способностям.
К сожалению, такие адаптивные механизмы хорошо работают на коротких и средних дистанциях, но в долгосрочном плане они приводят к необходимости постоянных болезненных революционных коррекций. И тогда в конце происходит то, что Виктор Черномырдин, – один из самых парадоксально мысливших и говоривших деятелей посткоммунистической России, – называл: «Никогда такого не было, и вот опять...»



Павел Корин. Этюд к картине «Русь Уходящая».
Филипп Малявин. Крестьянская девочка.


РЕЛЯТИВИЗМ

Поскольку в мифологическом сознании представление о мире и сам этот мир совпадают, то русским тяжело дается усвоение того, что же такое «объективная истина». В глубине души многие русские искренне сомневаются в ее существовании. Субъективное мнение русского человека о реальности и есть для него сама реальность.
Обратной стороной субъективизма русского сознания является его мечтательность. Русская фантазия имеет огромный простор для полета, так как гораздо меньше, чем у других европейских народов, прошедших через муштру логического восприятия мира, ограничена чем-то внешним. Практически она ничем не ограничена, кроме внутренней интенции. Русский человек способен истово поверить в сказку, особенно обращенную в будущее (об этом много писал Николай Бердяев). Вся история с русским коммунизмом – наглядное тому подтверждение.
К сожалению, мечтательностью русского народа можно легко воспользоваться, его ничего не стоит обмануть, потому что он внутренне склонен схватиться за любую фантазию, за самую что ни на есть разухабистую небылицу, и поверить в нее истово, практически религиозно. При этом свойственное русским «двоемыслие», о котором шла речь выше, проявляется в этом случае в особо извращенной форме.
Даже зная о том, что некое утверждение есть, если и не ложь, то уж точно фантазия, русские обладают поразительной способностью полностью вытеснять из своего сознания в глубокое подсознание это неудобное знание. Только в России можно встретить так много людей, которые сначала лгут, а потом искренне верят в то, что ими же придуманная ложь есть правда.
В конечном счете, все это нашло свое лингвистическое воплощение в разделении понятий «истина» и «правда», практически невозможном в рациональной Европе и считающееся труднообъяснимым. Ничего трудного здесь нет. Правда – это субъективная истина, которая вполне может быть и ложью, но это не имеет никакого значения, если есть субъект, готовый в нее поверить.


Сергей Коровин. На мiру.


РУССКАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ И РУССКАЯ СОЦИАЛЬНОСТЬ

Особенности русской ментальности во многом предопределяют те особенности русской социальности, которым так много внимания уделяет Андрей Кончаловский. Как мне кажется, одно достаточно легко выводится из другого. При этом именно фатализм является тем стержнем, на который нанизывается все остальное.
Фатализм делает русских эгоистами и сокращает до минимума пресловутый «радиус доверия» между людьми. Сомневаясь в значимости своих собственных индивидуальных действий, русские уж совсем ни во что не ставят действия коллективные. Они демонстрируют вопиющее нежелание вступать в кооперацию друг с другом. В любом совместном общественном начинании они будут «тянуть одеяло на себя». На это свойство русского характера неоднократно обращал внимание философ Иван Ильин. Для русских нет более чуждой им идеи, чем идея самоограничения и идея сотрудничества. Воля, а не свобода – вот их идеал.
Далее фатализм делает русских заложниками перманентного кризиса доверия. «Некооперативность» заставляет их видеть в окружающих исключительно помеху, а не средство для достижения цели. Многие русские полагают, что справедливость существует только в сказках, что если ты не обманешь первым, то тут же станешь жертвой обмана, если не оттолкнешь локтем ближнего, то будешь затерт толпой. Русское общество – это поле очень жесткой и даже жестокой конкуренции.
Наконец, фатализм делает бессмысленным формирование чувства персональной ответственности. Какую ответственность может нести человек за то, что предрешено, что все равно нельзя изменить? Как все, так и я, какой со всех спрос, такой и с меня. Концепт человека-винтика в этом смысле очень русский.


Окончание следует.