Маска чумного доктора, выставленная в одном из исторических музеев Германии. XVI век.
Доктор Шуллер (окончание)
В начале февраля 1829 года произошла вспышка чумы в Эривани. На четыре тысячи человек, находившихся тогда в городе, приходилось до трехсот больных (М. Соболев «Взятие Арзерума. (Письма из Армении)» // «Московский телеграф». 1830. № 2. Январь. С. 146).
4 февраля «ввечеру» в Эривань прибыл человек с блестящими глазами на полном багровом рябоватом лице. То был доктор Шулер. Он сразу же принялся за работу. Одетого в «вымазанные нефтью» кожаные шаровары и куртку, его можно было увидеть в те дни буквально повсюду: в лазаретах, в казармах, в жилых кварталах.
«…Мне она, красавица, – говорил Федор Михайлович, имея в виду чуму, – хорошо знакома. Не впервые мы с ней встречаемся» («Впечатления и воспоминания покойника» // «Библиотека для чтения». Т. 87. Ч. II. СПб. 1848. Апрель. С. 113, 115 117).
Доктору удалось исцелить многих, почти половину заболевших. Раньше, в лучшем случае, выздоравливал лишь каждый третий.
В разгар эпидемии, 16 февраля, до Эривани дошла горестная весть о гибели А.С. Грибоедова. Это известие буквально потрясло всех.
Вскоре в Армению пришла весна. Дни стояли ясные и теплые. Все вокруг покрылось зеленью. Сады кипели розовым и белым цветом. Благоухание, доносившееся ветром с полей, манило за крепостные стены.
«Марта двадцать осьмого, – писал через восемнадцать лет анонимный мемуарист, – когда мы весело пировали у полковника К., явился доктор Шулер в своем замасленном платье. Он был очень жалок: лицо его бледное и желтое, с блестящими, без живости, полудикими глазами, выражало присутствие жестокой болезни. Он сохранял полное присутствие духа и говорил: “Я умру. Во мне чума. …Ну, пропадать, так пропадать!.. Господа! Вы все здесь и я с вами; поговоримте в последний раз… Дайте же мне пообедать… и донского; пожалуйста, донского… мне тошно…”
На отдельном столе у окна ему подали еду и две бутылки донского вина.
“Прошу все после меня сжечь, – продолжал, между тем, доктор. – Денег у меня немного… пусть полежат в уксусе… отдать их фельдшеру, который около меня ходит. Я не получил еще за две трети жалования… прошу отослать их к моей жене… Кто знал Шулера, тот не скажет о нем худого: я никому не сделал зла, и в совести моей не могу ни в чем себя упрекнуть… Уверен, господа, что вы меня любили, и уверен, что вы вспомните обо мне… Ну, теперь надобно согреться и отдохнуть… Прощайте!..”
Он встал и пошел домой. Через час друзья навестили его: Мы увидели Шулера лежащим в другой комнате под тулупом и шинелями, на широкой лавке, и слышали, что он бредит: чумной яд уже сожигал его внутренности. С-в [1] подошел к нему и спросил: “Федор Михайлович, каково вам?” Шулер, открыв немного один глаз, сказал вполголоса: “А!.. Михайло… умираю!..”» (Там же. С. 124-125).
[1.] По-видимому, это был подполковник Михаил Соболев, комендант Эривани в период чумной там эпидемии. Позже, после взятия Эрзерума, он выполнял в нем аналогичные обязанности. Соболев – автор письма, опубликованного в январском номере «Московского телеграфа» за 1830 год, в котором он рассказал и о Шулере. – С.Ф.
Он «пал последнею жертвою чумы среди Эриванского гарнизона», который, по словам его коменданта, был обязан доктору Шулеру своим спасением.
Тело его погребли на чумном кладбище за южными воротами Эриванской крепости на крутом каменистом берегу Раздана (М. Соболев «Взятие Арзерума. (Письма из Армении)». С. 147).
Обширное исследование Шулера о чуме, которому он отдавал все своем свободное время, осталось незаконченным. Листы рукописи после кончины автора были пущены на оберточную бумагу, а библиотека продана в Тифлисе с аукциона («Пушкин и его современники. Материалы и исследования». Вып. VIII. СПб. 1908. С. 13)
Тогда же, в 1829 году, в Закавказье приезжал А.С. Пушкин. Там он, по-видимому, и узнал о смерти своего давнего знакомого.
«Переехав через гору и спустясь в долину, осененную деревьями, – описывал он в “Путешествии в Арзрум” свою встречу с чумой, – я увидел минеральный ключ, текущий поперек дороги. Здесь я встретил армянского попа, ехавшего в Ахалцык из Эривани. “Что нового в Эривани?” – спросил я его. “В Эривани чума, – отвечал он, – а что слыхать об Ахалцыке?” – “В Ахалцыке чума”, – отвечал я ему. Обменявшись сими приятными известиями, мы расстались. […]
…В Арзруме открылась чума. Мне тотчас представились ужасы карантина, и я в тот же день решился оставить армию. Мысль о присутствии чумы очень неприятна с непривычки. […] …На другой день я отправился с лекарем в лагерь, где находились зачумленные. Я не сошел с лошади и взял предосторожность стать по ветру. Из палатки вывели нам больного; он был чрезвычайно бледен и шатался как пьяный. Другой больной лежал без памяти. Осмотрев чумного и обещав несчастному скорое выздоровление, я обратил внимание на двух турков, которые выводили его под руки, раздевали, щупали, как будто чума была не что иное, как насморк. Признаюсь, я устыдился моей европейской робости в присутствии такого равнодушия и поскорее возвратился в город».
Едва ли не впервые с моровым поветрием поэт встретился еще в Бессарабии.
В записи без названия, относящейся к 1831 г. читаем: «О холере имел я довольно темное понятие, хотя в 1822 году старая молдаванская княгиня, набеленная и нарумяненная, умерла при мне в этой болезни».
А вот еще одно из воспоминаний о той поре из письма своей невесте Н.Н. Гончаровой от 11 октября 1830 г. из Болдина в Москву: «…Одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье – всё это прекрасно, но всё же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон».
Судя по всему случай этот почему-то глубоко врезался в память поэта. «Итак, – писал он почти год спустя, в конце июня 1831-го, из Царского Села в Петербург Е.Н. Хитрово, – у вас появилась холера; впрочем, не бойтесь. Это та же история, что и с чумой; порядочные люди от нее не умирают, как говорила маленькая гречанка».
Павел Андреевич Федотов «Всё холера виновата» 1848 г.
В марте 1833 г. в стихотворении «Надо помянуть, непременно помянуть надо…», написанном совместно с князем П.А. Вяземским, Пушкин вспомнил «доктора Шулера, умершего в чуме», вписав его в тот весьма причудливый мартиролог.
Но еще раньше, в начале ноября 1830 года в Болдине поэтом был завершен перевод одной сцены из драматической поэмы Джона Вильсона «Чумный город» (1816), известный Пушкину по изданию 1829 года.
«Доктор Нос из Рима», или «Врачеватель чумы». Раскрашенная гравюра Пауля Фюрста. 1656 г.
Отличительной особенностью чумных докторов являлся особый защитный костюм с оригинальной «носатой» маской, напоминающей клюв птицы. Из-за специфического внешнего вида, а также придаваемого им мистического ореола, чумные доктора оказали заметное влияние на европейскую культуру, выразившееся, в частности, в появлении соответствующего персонажа в итальянской «Комедия дель арте» и знаменитой венецианской маски, напоминающей маску доктора.
Литературоведы считают: «Выбор сцены для перевода подсказан тем, что в это время в России свирепствовала эпидемия холеры, которую часто называли чумой».
Мне же почему-то вспоминается иное. Лето 1829 года, Закавказье, доктор Шулер, «умерший в чуме», о котором поэт помнил и четыре года спустя после того, как оставил Бессарабию и Одессу, да песня Председателя из «Пира во время чумы», принадлежащая самому Пушкину:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
Ив разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Иллюстрация к немецкому изданию «Пира во время чумы». Автолитография Л. Зака. 1926 г.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Итак, – хвала тебе, Чума!
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы,
И девы-розы пьем дыханье, –
Быть может… полное Чумы.
Серебряная медаль «За прекращение чумы в Одессе». 1837 г.