ОПАЛЕННЫЙ АДОМ (19)
А. Блок. 1917 г.
Отчет (окончание)
…Продолжим поденные записи Александра Блока:
(8.7.1917): «Всякая мысль прочна и завоевательна только тогда, когда верна основная схема ее, когда в ее основании разумеется чертеж сухой и единственно возможный. При нахождении чертежа нельзя не руководствоваться вековой академической традицией, здравым и, так сказать, естественным разумом.
Что мыслится прежде всего, когда думаешь о докладе высокого государственного учреждения – Следственной комиссии, долженствующей вынести приговор старому 300-летнему режиму, – учреждению еще более высокому – Учредительному собранию нового режима?
Мыслится русская речь, немногословная, спокойная, важная, веская, памятная, – и соответствующее издание Государственной типографии. (А не популярные книжечки, издаваемые еврейско-немецкой фирмой “Муравей”.) Такую речь поймет народ (напрасно думать, что народ не поймет чего-нибудь настоящего, верного), а популяризации – не поймет.
Всякая популяризация, всякое оригинальничанье, всякое приспособление заранее лишает мысль ее творческого веса, разжижает ее, делает шаткой, студенистой. Caveat Academia, ne quid ratio detrimenti capiat [Заботься об Академии, но пусть и разум не потерпит ущерба (лат).].
Найденный верно, чертеж можно спокойно вручить для разборки всяким настоящим рабочим рукам. Лучше – талантливым; но многих талантов Бог не требует, Он требует верности, добросовестности и честности. Если будет работать талант, обладающий этими качествами (и, кроме того, в данном случае, государственным умом), то он сумеет вырастить на сухих прутьях благоухающие свежие и красные цветы Демократии. (“Талантик” только нагадит.) Если не будет таланта, чертеж останется верным, а Народ примет милостиво и простой и честный рабочий труд.
Нельзя оскорблять никакой народ приспособлением, популяризацией. Вульгаризация не есть демократизация. Со временем Народ все оценит и произнесет свой суд, жестокий и холодный, над всеми, кто считал его ниже его, кто не только из личной корысти, но и из своего еврейско-интеллигентского недомыслия хотел к нему “спуститься”. Народ – наверху; кто спускается, тот проваливается. Это судьба и “тагеров”, и “муравьев”, – дело только во времени» (А. Блок «Дневник». С. 227-228; С.А. Небольсин «Искаженный и запрещенный Александр Блок». С. 183).
(25.7.1917): «Итак (к сегодняшнему заседанию об отчете):
Если даже исполнить то, что записано мной в протоколе, получится ряд несвязанных между собой статей, написанных индивидуально разными лицами. Кто их свяжет и как?
Сколько бы мы сейчас ни говорили о масштабе статей, полного масштаба установить нельзя, по текучести матерьяла.
Выйдет компромисс.
Мыслимо: или – большое исследованье, исследованье свободное, с точки зрения исторической подходящее к явлениям, требующее времени, пользующееся всем богатейшим матерьялом; или – доклад политический, сжатый, обходящий подробности во имя главной цели (обвинение против старого строя в целом).
Я останавливаюсь, по причинам многим и высказанным многими, на последней форме. Что это конкретно: это – двухчасовая речь, каждая фраза которой облечена в невидимую броню, речь, по существу, военная, т.е. внешним образом – холодная, общая, важная (Пушкин), не обильная подробностями, – внутри же – горячая, напоенная жаром жизни, которая бьется во всех матерьялах, находящихся в распоряжении Комиссии. Следовательно, каждая фраза такой речи может быть брошена в народ, и бросать ее можно как угодно. Пусть с ней поиграют, пусть ее бросят обратно, – она не разобьется, ибо за ней – твердое основание, она есть твердое обобщение непреложных фактов.
Параллельно этой речи может стоять чисто криминальный отчет. А главное – матерьялы, все множество которых всегда может быть к услугам Учредительного собрания.
Мне кажется, что, строя доклад таким образом, мы избежим крупнейшей опасности: преувеличить значение имен, что как бы подтвердит легенду, создаст ошибку чисто зрительную. Опять конкретизирую примером: Протопопов (даже) – личность страшно интересная с точки зрения психологической, исторической и т.д., но вовсе не интересная политически. Так сказать, не он был, а “его было”, как любого из них. Если мы лишний раз упомянем это маленькое имя, которое связано со столькими захватывающими не политическими фактами, то окажем плохую услугу – и народу, который будет продолжать думать о его значительности, и Комиссии, и самому Протопопову.
В 4 часа было заседание, на котором мне удалось это более или менее высказать. Председатель отнесся мило и с улыбкой усталости, Тарле – загадочно, Щеголев – съязвил, горячо поддержали Миклашевский и Гуревич, улыбался ласково и соглашался С.В. Иванов, […] Черномордик сказал речь надвое, как тагеровский козел отпущения, Романов отнесся мало, как (кажется, и Смиттен), кажется, остался недоволен добрый В. А. Жданов, “большевик”» (А. Блок «Дневник». С. 236-237).
Упоминание А.Д. Протопопова здесь не случайно. Дело в том, что Блоку предложили писать о нем очерк для общего отчета.
(21.7.1917): «Днем началось наше заседание об отчете (мой протокол). Ольденбург и председатель сказали мне несколько любезностей, и я принужден согласиться попробовать писать очерк о Протопопове. Муравьев сказал, что будет мне помогать. По-моему, по-прежнему нет плана; что будет из ряда очерков, я не представляю. Почему это отчет? Но матерьял интересен, и я испытаю силы над Протопоповым» (Там же. С. 235).
(24.7.1917): «Муравьев и Ольденбург, наговорив мне комплиментов, склонили меня писать в отчете для Учр. Собр., и я выбрал для пробы главу о Протопопове, хотя, по-прежнему, очень недоволен выработанным планом, составом и пр. Меня утешало присутствие Ольденбурга как председателя редакционной комиссии. Сегодня, однако, с утра выяснилось, что Ольденбург, у которого сегодня ночью был Керенский, ушел – в министры народного просвещения (сам он думает, что это ненадолго, и давно уже хочет идти на войну солдатом). Появился Тарле, хотя и не заместителем Ольденбурга, но в качестве редактора, я с ним говорил утром, убедился, что он (для меня) труднее Ольденбурга и забил тревогу, т. е. убедил председателя вновь пересмотреть план (меня поддерживал Неведомский), что мы и будем делать завтра…» (М.А. Бекетова «Воспоминания об Александре Блоке». С. 170).
Член ЧСК Евгений Викторович Тарле (1874–1955).
Но с Протопоповым у Блока не заладилось. Дело было не в нем. Поддерживавший поэта все это время академик С.Ф. Ольденбург 25 июля был назначен на пост министра народного просвещения, попросив в ЧСК «дать ему временный отпуск». Место его занял Е.В. Тарле. Отсюда, между прочим, и его отмеченная Блоком в дневниковой записи за 25 июля «загадочность». «Вчера, – читаем в дневниковой записи поэта 6 августа, – выяснилось, что когда Тарле сказал, что хочет со мной работать над Протопоповым, Иосиф Витальевич Домбровский, председатель решительно сказал, чтобы я писал один» (А. Блок «Дневник». С. 244). Этот последний временный успех был последним. Очерк о Протопопове Блоком так написан и не был. Зато другая работа поэта в рамках готовившегося ЧСК отчета осталась единственной не только завершенной, но и опубликованной частью этого большого проекта.
Итак, в качестве редактора всего отчета ЧСК привлекался историк Е.В. Тарле. Согласно его программе отчет должен был включать в себя: предисловие, посвященное образованию и деятельности ЧСК; его было поручено написать самому Евгению Викторовичу (Б.Ф. Ливчак «Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства глазами А.А. Блока». С. 121. Со ссылкой на: ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 222. Лл. 37-38).
Первая часть состояла из восьми глав, рассказывающих о «царизме и его борьбе с народом» (под «народом» подразумевались Государственная дума, общественные организации: рабочие, кооперативные, союзы земств и городов), национальным движением и печатью.
Девятую главу («Последние дни старого режима») выпало писать А.А. Блоку. Хронологические ее рамки с 1 ноября 1916 г. до 1 марта 1917 г.
Вторая часть включала шесть глав, в которых должны были быть даны характеристики методов борьбы Самодержавия с его врагами: Департамент полиции (общая характеристика), перлюстрация, провокация, «рептильный фонд», Союз Русского Народа и другие патриотические противосмутные организации, суд как орудие политической борьбы. Результатом деятельности ЧСК стал изданный впоследствии специальный сборник документов.
Суперобложка, обложка и титульный лист книги «Союз Русского Народа. По материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г.» Составил А. Черновский. Ред. и вступ. ст. В.П. Викторова. М.-Л. ГИЗ. 1929. 444 с. Тираж 2000 экз.
Наконец, третья часть должна была состоять из двух глав: характеристика верховных носителей власти, безответственных «темных сил» и министров.
Любопытен отзыв об этой «программе» Е.В. Тарле в опубликованной лишь недавно полностью дневниковой записи А.А. Блока (28.7.1917): «Отчего (кроме лени) я скверно учился в университете? Оттого, что русские интеллигенты (профессора) руководились большею частью такими же серыми, ничем не освещенными изнутри “программами”, какую сегодня выдвинул Тарле, которая действительно похожа на программу торжествующего жиденка гимназиста Павлушки и с которой сегодня уже спорили. Ничего это не говорит. От таких программ и народ наш темен и интеллигенция темна» (С.А. Небольсин «Искаженный и запрещенный Александр Блок». С. 183).
Вместе с некоторым оттеснением А.А. Блока с центральных ролей нарастало его раздражение и упадок интереса к деятельности ЧСК. По свидетельству работавшей в Комиссии Л.Я. Гуревич, особое недовольство у Блока вызывали заседания ЧСК, «где бойкие, шустрые, одержимые мелкими слабостями люди самоуверенно излагают свои мысли и проекты, не свободные иногда от каких-либо затаенных личных расчетов, а другие, заторопленные, перегруженные разнородной работой, не успевающие заранее ничего обдумать, говорят длинные смутные речи, чтобы в конце концов поддержать мнение шустрых и напористых. Блок страдал при виде всего этого» (Воспоминания Л.Я. Гуревич // «Литературная газета». 1980. 3 декабря).
Многозначительна вот эта заметка в его записной книжке, поводом для которой послужил очередной допрос С.П. Белецкого: «Мучительно хочу спать. Щеголев заговорил. Победить сон. Преодолеть его. Точно религиозно-философское собрание сделалось. Никакого напряжения, милая беседа, спокойная и оживленно-вялая… Белецкий: “Личный перелом, душевный, я много понял”. Председатель: “Вы нас обезоруживаете”. Так-то смазывается разговор. Белецкий левеет, председатель правеет (это, конечно, парадоксально сказано, но доля правды есть)» (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 336).
Но, тем не менее, «работа – лучшее лекарство; при всей постылости, которая есть во всякой работе, в ней же есть нечто спасительное. Все является в совершенно другом свете, многое смывается работой» (А. Блок «Собр. соч. в 8 томах». Т. 7. С. 507-508).
А страхи обступали Блока:
«Боже, Боже – ночь холодная, как могила…» (Там же. С. 267).
Мятеж генерала Л.Г. Корнилова Блок относил «к числу темных стихийно-бунтарских сил, ведущих Россию к татарщине» (М. Бабенчиков «Ал. Блок и Россия». С. 51).
Генерал Л.Г. Корнилов среди членов Союза Георгиевских кавалеров.
Боязнь реставрации, а вместе с ней неизбежного ответа за содеянное, заставляла (наряду с прочими причинами) А.А. Блока продолжать политически дрейфовать влево. «Неужели ты не понимаешь, – писал он супруге, – что ленинцы не страшны, что все по-новому, что ужасна только старая пошлость, которая все еще гнездится во многих стенах» («Литературное наследство». Т. 89. М. 1978. С. 370, 379).
Звавшей его в октябре 1917 г. в организовывавшуюся ушедшим из Временного правительства после Корниловского мятежа Б.В. Савинковым «антибольшевицкую газету» З.Н. Гиппиус А.А. Блок, по ее словам, «понес “потерянные” вещи: что я, мол, не могу, я имею определенную склонность к большевикам (sic!), я ненавижу Англию и люблю Германию, нужен немедленный мир назло английским империалистам… […] Положением России доволен – “ведь она не очень и страдает”… Слова “отечество” уже не признает… […] Спорить с ним безполезно. Он ходит “по ступеням вечности”, а в “вечности” мы все “большевики”. […] …Год тому назад Блок был за войну (“прежде всего, – весело!” – говорил он), был исключительно ярым антисемитом (“всех жидов перевешать”) и т.д.» (З.Н. Гиппиус «Собрание сочинений. Дневники 1893-1919». С. 318. См. также: З.Н. Гиппиус «Живые лица. Воспоминания». С. 31-32).
В конце 1915 г. он делает памятную запись: «Жиды рыщут в штатской и военной форме. Их царство. Они, “униженные и обиженные”, – втайне торжествуют». Ср. др. запись за 17 мая 1917 г. в записной книжке А.А. Блока по поводу т.н. «дела Бейлиса»: «Нет, я был прав, когда подписывал воззвание за Бейлиса и писал заметку о том, что рад оправдательному приговору» (А. Блок «Собр. соч. в 6 томах». Т. 5. С. 211.) (Речь идет о подписанном Блоком воззвании деятелей культуры в защиту Бейлиса 1911 г. и неразысканой его заметке 1913 г. по поводу оправдательного приговора Бейлиса за недоказанностью его вины.)
Такая частая смена взглядов на прямо противоположные свидетельствует, прежде всего, об известной его двуликости, а, может, и о психическом нездоровье поэта…
Продолжение следует.