А. Блок. 1917 г.
Служба в ЧСК (начало)
8 мая Блок был назначен литературным редактором стенографического отчета, войдя в состав Стенографической подкомиссии ЧСК, в которой, кроме него, были М.Н. Миклашевский, В.Н. Ивойлов (Княжнин), Л.Я. Гуревич (Б.Ф. Ливчак «Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства глазами А.А. Блока» // «Вопросы истории». 1977. № 2. С. 111).
Михаил Петрович Миклашевский (псевдоним Неведомский) (1866–1943) – писатель и публицист.
Владимiр Николаевич Ивойлов (псевдоним Княжнин) (1883–1941) – поэт, литературовед, дальний родственник Блока и его биограф. В 1914-1918 гг. помощник заведующего Архивом Конференции Академии наук Б.Л. Модзалевского; с 1913 г. – внештатный сотрудник Пушкинского дома.Погиб в Ленинграде в первую блокадную зиму.
Любовь Яковлевна Гуревич (1866–1940) – писательница, литературный и театральный критик, историк театра. Отец – Яков Григорьевич, был директором «Гимназии и реального училища Гуревича», редактором и издателем журнала «Русская школа». Племянником ее (сыном сестры Екатерины) был Ираклий Андроников, известный впоследствии литературовед. Другая сестра ее Анна – старейший член партии большевиков; работала со Стасовой и Крупской. Окончила гимназию и историко-филологическое отделение Высших женских курсов (1888); активная феминистка.
Это была, по словам одного из редакторов, «маленькая группа литераторов», специально созданная «для редактирования стенографических протоколов, составлявшихся на… допросе» (Л. Гуревич «Из воспоминания о Блоке» // «Литературное наследство». Т. 92. Кн. 3. М. 1982. С. 846). На заседаниях Стенографической подкомиссии часто шли ожесточенные споры (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 359. Запись 13.6.1917). Муравьев лично следил за результатами обработки допросов.
В первую пору ко многому Блок проявлял самый искренний интерес.
«Я вижу и слышу теперь то, – писал он 14 мая супруге, – чего почти никто не видит и не слышит, что немногим приходится наблюдать раз в сто лет. […] У меня очень напряжены мозг и нервы, дело мое страшно интересно, но оно, действительно, трудное и берет много времени и все силы» (А. Блок «Собр. соч. в 8 томах». Т. 8. С. 491). Действительно, по словам поэта Вл. Пяста: «Блок страшно занят. Ничего художественного не создает. Почти “невидим” для друзей» (Вл. Пяст «Воспоминания о Блоке». Пг. 1923. С. 73).
Эта радость «причастности», легкое головокружение от неожиданно свалившейся власти чувствуется вот в этих строчках из его письма матери 8 мая: «Сейчас взял себе Маклакова и прошу потом Вырубову, а в пятницу хочу присутствовать на допросе Горемыкина. Жалование мое 600 рублей в месяц. Сейчас читал собственноручную записку Николая II к Воейкову о том, что Он требует, чтобы газеты перестали писать “о покойном Р[аспутине]”. Почерк довольно женский – слабый; писано в декабре. Его же – телеграмма, чтобы прекратить дело Манасевича-Мануйлова. Скучный господин» («Письма Александра Блока к родным». М.-Л. 1932. С. 358). Так это позволял себе писать, напомним, 37-летний человек.
«Он не испытывал никаких неудобств, – пишет в очерке, посвященном работе Блока в ЧСК историк А.Н. Боханов, – когда завтракал в чужом (Царском) доме, на чужой (Царской) посуде, рассматривал (без приглашения) спальню и ванную комнату; его не мучили сомнения, когда читал интимную корреспонденцию Николая II и Александры Феодоровны, самые сокровенные признания любящих мужчины и женщины. Моральных неудобств не возникало» (А.Н. Боханов «Когда перегорит жизнь» // «Родина». 1996. № 9. С. 56). В отличие, заметим, даже от «безумной гордячки» Зинаиды Гиппиус, писавшей об издании переписки Царственных Мучеников в следующих выражениях: «Само по себе – такое обнародование чудовищно. Средний культурный человек, особенно до войны, не поверил бы, что это возможно» (З.Н. Гиппиус «Живые лица. Воспоминания». С. 59).
Об убийстве Царственных Мучеников Блок не догадывался – знал. «…Трагедия еще не началась, – читаем запись в его записной книжке за 25 мая, – она или вовсе не начнется, или будет ужасна, когда Они встанут лицом к лицу с разъяренным народом (не скажу – с “большевиками”, потому что это неверное название; это – группа, действующая на поверхности, за ней скрывается многое, что еще не проявилось)» (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 346).
Ко времени поступления А.А. Блока на службу в ЧСК, в течение второй половины марта, апреля и первых чисел мая, было допрошено 20 министров и других должностных лиц Российской Империи. Застенографировано 35 допросов. Они составляют первые три тома известного семитомника «Падение царского режима». Перечислим лишь допросы тех лиц, которые давали показания о Г.Е. Распутине (Подробную роспись содержания допросов на эту тему см. в кн.: А. Чернышов «Религия и Церковь в Тюменском крае. Опыт библиографии». Ч. 2. Тюмень. 2004. С. 224-225.): А.Н. Хвостов (18 марта); генерал Е.К. Климович (19 марта); А.Д. Протопопов (21 марта, 14, 21 апр.); Б.В. Штюрмер (31 марта); А.Н. Наумов (4, 8 апр.); князь М.М. Андроников (6, 8 апр.); И.Ф. Манасевич-Мануйлов (8, 10 апр.); А.А. Макаров (14 апр.); генерал М.А. Беляев (17, 19 апр.); Н.А. Добровольский (21 апр.); И.Г. Щегловитов (26 апр.); генерал А.В. Герасимов (26 апр.); генерал А.И. Спиридович (28 апр.); генерал В.Н. Воейков (28 апр.); Н.А. Маклаков (1 мая); генерал М.С. Комиссаров (4 мая); М.И. Трусевич (4 мая); А.А. Вырубова (6 мая).
Обладая повременными записями А.А. Блока (дневники, записные книжки, письма), мы можем, с известной долей достоверности, показать (пусть часто чисто внешнюю) работу ЧСК с точки зрения одной из ее ключевых фигур. Разумеется, все это лишь предварительные итоги (промежуточные выводы): дневники изданы с купюрами (не всегда обозначенными), носящими яркий идеологический характер; письма изданы далеко не все.
Дневниковые записи Блок возобновляет 25 мая. Семейные письма с подробностями работы в ЧСК он пишет вплоть до середины августа, когда мать и тетя возвращаются из Шахматова в Петроград (М.А. Бекетова «Воспоминания об Александре Блоке». С. 171).
Записных книжек было две: одна из них постоянно находилась в Петропавловской крепости, другая – в Зимнем дворце, где также велись допросы. Это было связано с обстановкой секретности, о которой сам Блок сообщал в письме матери от 12 мая: «Сообщать содержание всего этого я не имею права, но о впечатлениях говорить все-таки могу» (Там же. С. 160).
Первая деловая запись А.А. Блока в связи с ЧСК датируется 8 мая. Именно в этот день он был назначен главным редактором стенографического отчета, которая готовила Учредительному собранию комиссия.
(8.5.1917): «Дважды в Зимнем дворце. Родичев, Ольденбург. Взял Маклакова, прошу Вырубову. В пятницу – присутствую на допросе Горемыкина» (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 322).
Член ЧСК Ф.И. Родичев.
(9.5.1917): «8-9 часов работы до обеда над Маклаковым (33 страницы вчерне). […] После небольшой прогулки опять работал. Всего сегодня часов 10. Довел вчерне до перерыва (на 41-й странице стенографического отчета)» (Там же. С. 322).
(10.5.1917): «Около 7 часов работы над Маклаковым» (Там же. С. 323).
(11.5.1917): «Около 6 ½ часов работы на Маклаковым (кончено). Конспект для себя. […] Оказывается [sic!], сегодня было Вознесение» (Там же).
(12.5.1917): «…Я уже совершенно погружен в новую деятельность, которая имеет очень много разных сторон; во всяком случае, это очень трудно и очень ответственно, так что мозги мои напряжены до чрезвычайности. Три дня я очень усиленно работал над Маклаковым, кончил все, кроме внешней отделки. Сейчас у меня уже Вырубова. Сегодня я с утра толокся в Зимнем дворце, где было много встреч и разговоров» (М.А. Бекетова «Воспоминания об Александре Блоке». С. 160).
(13.5.1917): «Поработал над Маклаковым и сдал его. […] …Был в Зимнем дворце, где присутствовал при приеме прессы, и довольно много говорил с Муравьевым по поводу Маклакова и разного другого. Муравьев предложил мне, когда он будет обходить камеры, сопутствовать ему в качестве секретаря, а в понедельник, перед допросом Белецкого, присутствовать на допросе Горемыкина.
Бывший сегодня на пленарном заседании комиссии Переверзев (министр юстиции) нашел, что она сделала чрезвычайно много в короткий промежуток времени, и отозвался одобрительно о ее действиях (официальная редакция для газет)» (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 326).
(14.5.1917): «Работа над Вырубовой» (Там же).
(14.5.1917): «Завтра опять будет очень ответственный день, я буду и во дворце и в крепости. […] …Время такое, положение такое, что не знаешь, что завтра будет; все насыщено электричеством, и сам насыщен…» (А. Блок «Собр. соч. в 8 томах». Т. 8. С. 491).
(18.5.1917): «А у меня все время “большие дни”, т. е. я продолжаю погружаться в историю этого безконечного рода русских Ругон-Маккаров, или Карамазовых, что ли. Это увлекательный роман с тысячью действующих лиц и фантастических комбинаций, в духе более всего Достоевского (которого Мережковский так неожиданно верно назвал “пророком русской революции”), называется историей русского самодержавия ХХ века.
В субботу я присутствовал на приеме “прессы”, которую комиссия осведомляла о своих работах […] Читал я некоторые распутинские документы; весьма густая порнография» (Там же. С. 493-494). (О том, какому бреду Блок придавал характер «документов», видно из записи от 17 мая 1917 г. в его записной книжке. Мы приводим ее далее.)
(20.5.1917): «Утро в Зимнем дворце. […] Муравьев, откинувшись, говорит о государственных делах. […] Родичев, оптимистически настроенный насчет Москвы. На диванчике просителей – m-me Воей-kow, m-me Спиридови-tsh. […] Лесневский меня кодакирует. В Духов день у нас будет допрос» (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 338-339).
(21.5.1917. Троицын день): «Довольно много трудов над Воейковым; надо соблюдать его плоский разговор» (Там же. С. 339).
(22.5.1917): «Муравьев поручил мне Горемыкина и просил сделать литературно, исправив, особенно, его речь. Работа над Воейковым. Устал. […] Что-то нервы притупились от виденного и слышанного» (Там же. С. 341-342).
(25.5.1917): «Я читал телеграммы царя и царицы – взаимно любящие. За завтраком во дворце комендант Царскосельского дворца рассказывал подробности жизни царской семьи» (Там же. С. 346).
(30.5.1917): «…Вчера во дворце после мрачных лиц “бывших людей”, истерических сцен в камерах приятно было слушать Чхеидзе, которого допрашивали в качестве свидетеля. Неумный, страшно добрый старый меньшевик […] В допросе участвовал остервенелый Н.Д. Соколов, по слухам, автор приказа № 1. Во время допроса вошел Керенский: в толстой военной куртке без погон, быстрой походкой, желто-бледный, но гораздо более крепкий, чем я думал. Главное – глаза, как будто несмотрящие, но зоркие, и – ореол славы. Он посидел пять минут, поболтал, поздоровался, простился и ушел. […]
…Долго совещались во дворце редакторы, т.е. Неведомский, Червинский, Любовь Яковлевна и я. Больше, конечно, так болтали. […]
…Сызнова погружаюсь в тайны Департамента полиции, потому что работаю над Белецким, недаром высидел все его безконечные допросы» (А. Блок «Собр. соч. в 8 томах». Т. 8. С. 497-499).
Федор Алексеевич Червинский (1864–10.8.1917) – юрист и поэт. Происходил из семьи сенатора, тайного советника. Окончил Царскосельскую гимназию и юридический факультет Петербургского университета (1889). Был товарищем прокурора в Гродно. В 1896 г. перешел в адвокатуру.
(2.6.1917): «Червинского ушли из комиссии. Разговор с Неведомским. Письма Царя, Царицы, Штюрмера, Илиодора, Ржевского» (А. Блок «Дневник». С. 211).
(7.6.1917): «…Сегодня я получил за 3 недели 460 р. жалованья, так что я получаю в месяц министерские деньги. Работа ответственная. Сегодня Муравьев, прогнав одного из редакторов (за леность) [Ф.А. Червинского. – С.Ф.], поручил мне привести в известность и порядок все отчеты, что будет нелегко при безпорядке, которого в комиссии много. У следователей трудно выцарапать допросы, не говоря о важных документах» (А. Блок «Собр. соч. в 8 томах». Т. 8. С. 499).
(11.6.1917): «Сегодня я весь день работал во дворце, стараясь привести в приблизительный порядок тот хаос, который там господствовал. Постепенно это удается» (Там же. С. 500).
(13.6.1917): «С 18 марта было 48 допросов 33-х лиц. Черновики стенографических отчетов занимают около 2150 страниц. Совсем не тронуто около 520 страниц, что требует моей работы 26 дней полных (считая 7 часов в день, всего 182 часа)» (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 359).
(15.6.1917): «Вдруг – поздно вечером – зашел Идельсон. Он сегодня допрашивал Вырубову, в связи с Штюрмером, ничего не добился» (А. Блок «Дневник». С. 216).
(4.7.1917): «…Эти дни в городе – революция [Июльский мятеж большевиков. – С.Ф.], а во дворце – заседания. […] Заседают без конца, страшно мешая моей работе. Заседает “пленум” комиссии и штуки три подкомиссий, я бываю почти везде, состою, кажется, во всех подкомиссиях, говорю много только в одной, непосредственно касающейся моей работы, а в других только настораживаюсь… Голоса у меня нет, но есть глаза и небольшая способность влиять через других, что я использую, насколько могу…
Цель моя – отмежеваться в своей работе, большой, сложной и страшно запущенной (другими), а на остальное смотреть со стороны. Кое-что мне в этом направлении уже удалось сделать…» (М.А. Бекетова «Воспоминания об Александре Блоке». С. 166).
(12.7.1917): «На огромном допросе Крыжановского (интересном, так как он умный человек) мне пришлось быть секретарем и придется быть редактором, так что – много возни с документами. В перерывах этого допроса все время врывалось новое (был день потрясающих слухов), Родичев испускал какие-то риторические вопли и плакал, Неведомский с ним сцеплялся и тоже плакал (все, разумеется, касалось “ленинцев” – здесь и на фронте). Я довольно много говорю с Ольденбургом, который очень милый и простой человек, хотя и совсем другого склада. Вчера мы с ним долго работали во дворце над стенограммами (с секретарем). Сегодня я заходил временами на допрос Хвостова (старого – дяди, а не племянника), а больше занимался мелкими делами» (А. Блок «Собр. соч. в 8 томах». Т. 8. С. 506).
Член ЧСК акад. С.Ф. Ольденбург.
Ольденбург, кстати говоря, состоял поэтом в дальнем свойстве. Академик был в отдаленном родстве и с Беляевыми (О.Л. Фетисенко, Н.К. Цендровская «…Та девушка звалась – сестра». С. 504).
(30.7.1917): «Кончен первый допрос Виссарионова. Бедный… […] Знаменательнейшая “выноска” Булгакова (найти). Булгаков упрощает (большевизм и Распутин)» (А. Блок «Дневник». С. 239, 241).
Речь идет о постскриптуме в статье С.Н. Булгакова «Человечность против человекобожия» (Русская мысль. 1917. № 5-6), написанной еще до февральского переворота: «Не случайно, что Распутин, отравляя русскую власть хлыстовством, фактически являлся проводником германских влияний, ибо между распутинством и германизмом существует глубочайшая мистическая связь, как между двумя ответвлениями хлыстовства. И ныне это наглядно проявляется в мистическом наследии распутинства – “большевизме”: кровь Распутина, излившаяся на русскую землю, зародила в ней эту многоглавую гидру социально-политического хлыстовства. Россия охвачена социалистическим “радением”. И, конечно, тоже не случайно, что этот самый “большевизм” есть и откровенное германофильство, являя давнее пленение русской души германской стихией, есть новая внутренняя победа германизма. Хлыстовское человекобожие, которое составляет мистическую сущность нового германизма, потеряв точку опоры в распутинстве, возрождается в бушующей стихии революции – “большевизме”. Последний есть, в наших глазах, не только социально-политическое сектантство якобинского типа, но, прежде всего, разновидность хлыстовства с его пьяной оргийностью. В роковой час истории, когда взвешиваются судьбы европейского мiра на поле брани, в недрах души народной идет борьба светлых начал русского духа с исступленностью хлыстовского востока, находящегося в естественном союзе с хлыстовским западом, германизмом. Таков мистический смысл борьбы русского народа с “большевизмом”, как внутренним, так и внешним» (С.Н. Булгаков «Труды по социологии и теологии». Т. 2. М. 1997. С. 257)
(5.8.1917): «Мне поручено заведованье всеми стенограммами с литературной стороны и привлечение помощников для завершения работы. Большой разговор с Д.Д. Гримом по этому поводу» (А. Блок «Дневник». С. 243-244).
(14.8.1917): «С раннего утра до обеда – работа, статистика стенограмм, доклад, или справка, которую я дам Гриму или председателю. Если и из этого ничего не выйдет, то г-да секретари и г-жи переписчицы погубят государственное дело, недоступное пониманию юристов-специалистов и барышень» (Там же. С. 247).
(16.8.1917): «Энергичная расправа с нахрапом на стенограммы в унылом дворце (председатель еще не вернулся из Москвы, и вокруг столов бродят сонные мухи, неряхи и нагло-глупые насекомые – секретари)» (Там же. С. 248).
(19.8.1917): «Чтение докладов Витте, Столыпина и Булыгина с Царскими резолюциями (о Шмидте, подавлении революции и др.) С Идельсоном – у следователя В.М. Руднева (о Вырубовой, Белецком и положении сейчас)» (Там же).
(26.8.1917): «После занятий, во второй половине дня – в комиссию. Хождение по следовательским камерам, комната переписчиц, стенограммы. Председатель велел представить записку о необходимости третьего редактора» (Там же. С. 250).
(2.9.1917): «Работа все дни с утра до вечера. Княжнин, наконец получил место редактора у нас» (Там же. С. 253).
(7.9.1917): «Вчера – стенографические вопросы, комплименты мне от С.Ф. Ольденбурга. Сдача дел Княжнину» (Там же. С. 254).
(13.10.1917): «Безчисленные работы в Чрезвычайной следственной комиссии. Пишу отчет. Вчера там виделся с Румановым» (Там же. С. 255).
Продолжение следует.