Логотип Азиатской конной дивизии: Двуглавый Орел Российской Империи и Соёмбо (с луной, солнцем и тройным языком пламени) – древний символ монгольского народа, ставший гербом Монголии после объявления в 1911 г. независимости. В качестве иллюстраций использованы фотографии из книг востоковеда С.Л. Кузьмина.
К СТОЛЕТИЮ УБИЙСТВА БАРОНА УНГЕРНА
Последний бой (продолжение)
1 сентября 1921 г захваченный красными Барон был доставлен в Иркутск. Прямо с вокзала его привезли в Особый отдел Штаба 5-й Отдельной армии («Иркутская летопись». С. 431-432). Здесь его допрашивали, тут же в подвалах его содержали (Кузьмин-2011. С. 295).
Особый отдел находился в здании бывшей гостиницы «Националь (1906-1919) на Тихвинской улице – одной из центральных и старейших улиц города: http://irkmuseum.ru/archives/11975
1 сентября в Москву Троцкому из Ново-Николаевска ушла телеграмма: «Сегодня утром Унгерн доставлен в Штарм 5, допрошен, сегодня же отправляется в Ново-Николаевск, куда прибудет пятого сентября» (Кузьмин-2004. С. 219). По каким-то причинам, однако, генерала в Иркутске задержали; допрашивали его еще и на следующий день…
Согласно составленному 4 сентября документу, допрос был произведен «Штарм 5 и начразведотрядом 5 1-го и 2-го сентября 1921 г.» (Кузьмин-2004. С. 210).
«Вежливые, интеллигентные собеседники, – пишет ставший свидетелем второго дня допросов писатель В.Я. Зазубрин. – Один – старый офицер Генерального штаба. […]
…Старый генштабист умело ведет допрос. […]
Это уже не первый допрос. Барон выжат уже, как лимон. Он сказал очень многое. Крепкая фигура в черном поднимается с кресла.
– Ну-с, сегодня вы поедете дальше» (Кузьмин-2004. С. 557-558).
Прийти посмотреть на Барона мог, кстати, и как раз накануне отставленный от командования 5-й армией М.С. Матиасевич (https://sergey-v-fomin.livejournal.com/506912.html) – также бывший Царский офицер и дворянин.
Вернулся из Троицкосавска в Иркутск и участвовавший там в допросах хозяин Особого отдела М.Д. Берман.
Иркутск, Тихвинская улица. Дореволюционный снимок.
Внешний вид Барона по-прежнему чем-то притягивал его врагов.
«Высокого роста, – фиксирует протокол, – тонкий – сухой, держится прямо. Небольшая голова, высокий лоб, большие светло-рыжие усы, опущенные книзу, серые глаза, на лбу рубец, полученный на востоке на дуэли, светлые редкие волосы. Одет в потертый желто-красный монгольский халат с генеральскими погонами. Подпоясан кушаком, на груди Георгиевский крест, обут в монгольские ичиги» (Кузьмин-2004. С. 210).
«На допросе в Штабарме, – пишет Владимiр Зазубрин, – он сидит в низком мягком кресле, закинув нога на ногу. Курит папиросы, любезно предоставленные ему врагами. Отхлебывает чай из стакана в массивном подстаканнике. Говорит спокойно, не торопясь. […] Режет глаза белый офицерский Георгий, генеральские погоны. Халат яркий, золотистый, лиловый кушак из материи. Острыми концами гнутся мягкие монгольские сапоги. […] Усы длинные, висячие, казачьи. Борода бурой щетиной лезет из подбородка. Прическа, косой ряд белокурых волн, не совсем в порядке. […]
Начальник штаба […]
– Вы разрешите вас снять? – А тон такой, что об отказе не может быть и речи.
– Пожалуйста, пожалуйста, хоть со всех сторон» (Кузьмин-2004. С. 557-558).
Барон Унгерн в Особом отделе 5-й армии. Иркутск. 2 сентября 1921 г.
Заметим, кстати: имеющиеся в нашем распоряжении документы о периоде пленения Романа Федоровича крайне ненадежны, вызывают много вопросов, на которые не всегда есть ответы.
А еще это позволяет конструировать разного рода фантастические версии, обеляя, как это принято в последнее время, красный террористический режим, что – если следовать известным нам фактам – не имеет ничего общего с действительностью.
Вот что, к примеру, пишет в одном из последних изданий своей книги небезызвестный Леонид Абрамович Юзефович:
«Методы, которые он [барон Унгерн] сам использовал, для того чтобы заставить пленных говорить, к нему, безусловно [sic!], не применялись. С ним обращались подчёркнуто вежливо, со своеобразным уважением, и это, видимо, произвело на него впечатление. Согласно выбранной роли он должен был молчать до конца, как если бы врагам досталось его мёртвое тело, поэтому следовало найти какой-то предлог, оправдывающий и естественное любопытство, и понятное желание в последний раз поговорить о себе, о своих планах, идеях, “толкавших его на путь борьбы”. Наконец, оправдание было найдено: Унгерн заявил, что будет отвечать, поскольку “войско ему изменило”; он, следовательно, не чувствует себя связанным никакими принципами и готов “отвечать откровенно”. […]
Барона не только не оскорбляли, напротив – оказывали всяческие знаки внимания, тем самым подчёркивая могущество режима, которому нет нужды унижать побеждённого врага. Более того, победителям хотелось поразить его блеском новой власти, разумностью построенного ею порядка. Этот пленник возвышал их в собственных глазах. Прежние победы Унгерна над китайцами доказывали силу тех, кто победил его теперь, его зверства оттеняли их относительную мягкость. Но были и чувства чисто человеческие, понятные. Как профессионалы-военные они уважали в нём достойного и храброго противника и в то же время, будучи людьми молодыми, не прочь были пофорсить перед ним, пустить ему пыль в глаза. […]
Унгерн испытывал уважение, а может быть, и чувство признательности к врагам, оказавшимся вовсе не теми чудовищами, какими они ему представлялись. За неожиданно джентльменское с собой обращение он платил почти полной откровенностью…» (Юзефович-2019. С. 512-515).
Вся эта благость мирствования льва с ягненком мигом улетучивается, как только мы попробуем внимательно присмотреться к весьма немногочисленным доступным нам документам, что и попытался сделать в своей книге исследователь Андрей Валентинович Жуков:
«Обстоятельства последнего месяца жизни барона Унгерна известны нам исключительно по советским источникам: протоколы допросов (“опросные листы”) “военнопленного Унгерна”, отчеты и рапорты, составленные по материалам этих допросов, доклады и донесения в Центр и, наконец, материалы судебного заседания по “делу бывшего начальника Азиатской конной дивизии генерал-лейтенанта Романа Федоровича барона Унгерна фон Штернберга”.
Насколько мы можем доверять подобным источникам? Протоколы допросов, отчеты, доклады, которые составлялись красными “для внутреннего потребления”, в какой-то мере могут служить объективным источником информации, характеризующим самого барона Унгерна и проливающим некоторый свет на обстоятельства его последних дней. Необходимо помнить только следующее – никакого равного, откровенного и “задушевного” разговора у Унгерна с большевиками (вопреки утверждениям Л.А. Юзефовича и других) быть не могло. Красные оставались для него врагами, и с ними барон продолжал вести свою войну вплоть до финального залпа расстрельной команды.
Читая протоколы допросов, необходимо “держать в уме” не только то, о чем Роман Федорович говорит со своими визави, но то, о чем он предпочитает умалчивать, чего недоговаривает. […]
Что мы сами можем вынести из строчек протоколов допросов барона, записанных полуграмотными советскими писарями? Из них мы можем сделать один весьма важный вывод, характеризующий Р.Ф. Унгерна прежде всего нравственно: барон ни о чем не просил красных и никого не предал. […]
На конкретные вопросы, касающиеся боевого состояния белых частей, их взаимодействия, характеристики и местонахождения отдельных, известных Унгерну лиц, отвечает уклончиво и, по сути дела, не говорит ничего.
“Вы получали пополнение из Маньчжурии?” – “Нет, вы ошибаетесь, ни одного патрона не получал”. – “Где сейчас Мациевский?” – “Не знаю”. – “Где находится профессор Оссендовский?” – “Он был очень короткое время”. – “Когда вы вели бой на Калганском фронте, вы часть своих сил оставили там?” – “...Теперь не знаю. С мая месяца потерял с ними всякую связь”. – “Как вы думаете, что с этой группой?” – “Никакого представления не имею”. – “Имеете ли вы связь о своими старыми соратниками в Забайкалье? Вы посылки к ним отправляли. И посылка 10-12 человек в Селенгинский район... Было это с разведывательной или политической целью?..” – “Нет, никого не посылал”. – “Вы подчинили себе Кайгородова, Казанцева; Бакича – не удалось. ...На что теперь они могут рассчитывать?” – “Судьба играет роль. Приказ остается бумагой”.
И такие многозначительные ответы “ни о чем” даются Унгерном практически на любой конкретный вопрос: “Численность своей дивизии определить точно не может, штаба у него не было, всю работу управления исполнял сам и знал войска только по числу сотен”. “Действовал вполне самостоятельно и связи в полном смысле слова ни с Семеновым, ни с японцами не имел”. “Управлял своими войсками единолично и непосредственно путем отдачи приказаний лично или через ординарцев”. “Точную численность при выходе с Совтерритории не знает, также не имел штаба и учета не вел”. “...Подчиненных ему начальников не знает, лишь Бакича. Оставшиеся в Монголии отряды... возможно, разбегутся”. “В Гусиноозерском дацане было зарыто несколько винтовок, число не помнит. Винтовки были лишние, и этим цели никакой не преследовал”. […]
Примечателен и еще один факт: и во время следствия, и во время судебного процесса всю ответственность за карательную политику, проводимую против красных и их пособников, Унгерн единолично берет на себя, не списывая ничего на своих подчиненных. “Я приказал расстрелять бывшего начальника Монгольской экспедиции Гея – он был аферист, я расстрелял Казагранди – он был вор, и многих им подобных...” – “Кто отдал приказ расстрелять служащих Центросоюза?” – “Я”. – “Почему?” – “Они служили советской власти”.
Лишь на совершенно провокационный вопрос: “Вам известно было, что трупы людей перемалывались в колесах, бросались в колодцы и вообще чинились всякие зверства?” – барон отвечает: “Это неправда”. Однако правда советское правосудие нисколько не интересует. Всё давно уже решено» (Жуков-2012. С. 233, 236-237).
Здание на Тихвинской улице, в котором находился Особый отдел 5-й армии, сохранилось до сих пор. Нынешний его адрес: улица Сухэ-Батора (до 1965 г. – «Красной Звезды»), 18. В настоящее время в нем располагается Генеральной консульство Польши.
И все-таки кое-что полезное даже в вышедших их тех рук бумагах оставалось…
«Политическое кредо Унгерна» ведшими допрос определялось так: «Монархист, признает единственный государственный строй – автократическую Монархию. “Я смотрю так: Царь должен быть первым демократом в государстве. Он должен стоять вне класса, должен быть равноденствующей между существующими в государстве классовыми группировками. Обычный взгляд на демократию неправильный. Она всегда была в некотором роде оппозиционна. История нам показывает, что аристократия именно по большей части убивала Царей. Другое дело, буржуазия, она способна только сосать соки из государства и она-то довела страну до того, что теперь произошло. Царь должен опираться на аристократию и на крестьянство. Один класс без другого жить не могут”» (Кузьмин-2004. С. 218).
По существу всё это принципы подлинного Традиционного государства, основу которого «составляют ценности качества, справедливого неравенства и личности. Его принцип – это классическое suum cuique, каждому свое и каждому свой пост и свое право, сообразно природному достоинству». «Пролетаризация» же – это один из «новых оскверняющих мифов, соответствующий настоящей религии тягловой скотины» (Ю. Эвола «Путь киновари». Тамбов. 2018. С. 216, 218).
15 сентября, на допросе во время суда в Ново-Николаевске, «детализируя свое представление о Монархии», Роман Федорович говорил, что «к власти должен быть допущен только один класс аристократии. Царь опирается в Своей власти на аристократию и крестьян, но ни крестьяне, ни рабочие в управлении принимать участие не могут: “рабочие должны работать”» (Кузьмин-2004. С. 249).
«Главной целью своей деятельности в Монголии, – говорится в сводке иркутских допросов, – считает борьбу за объединение всех монгольских народов, под главенством Маньчжурского Хана. Идеей фикс Унгерна является создание громадного средне-азиатского кочевого государства от Амура до Каспийского моря с выходом в Монголию, он намеревался осуществить этот план. Созданию этого государства в основу он клал ту идею, что желтая раса должна воспрянуть и победить белую расу.
По его мнению, существует не желтая опасность, а белая, которая своей культурой вносит разложение в человечество. Желтую расу он считает более жизненной и более способной к государственному строительству и победу желтых над белыми считает желательной, неизбежной.
При осуществлении этих своих стремлений Унгерн не считал китайцев своими врагами, а в Монголии воевал лишь с китайцами-революционерами» (Кузьмин-2004. С. 211-212).
Монастырь Гандантэгченлин в Урге.
В составленной на основе троицкосавских и иркутских допросов справке утверждалось, что главной целью Барона была «борьба против революционного Китая за объединение всех монгольских народов в одно грандиозное Средне-азиатское кочевое государство от Амура до Каспийского моря, под главенством Маньчжурского Хана, но под суверенитетом “нереволюционного Китая”.
В основу плана создания государства он положил идею о неизбежном столкновении Востока с Западом и неминуемой победе желтой расы и ее 3000-летней культуры, до сих пор сохранившей в неприкосновенности основы аристократизма вообще, над белой расой с ее культурой, характеризующейся всеобщей нивелировкой, упадком аристократии, являющейся следствием склонности белой расы к революциям. Ввиду этого, с точки зрения Унгерна, может идти речь лишь о “белой” опасности, а не о “желтой”, так как история неизбежно ведет к распаду белой культуры и замене ее желтой.
Эта основная идея Унгерна, которую он, по его словам, никогда не пытался изложить в виде сочинения, считая себя к тому неспособным [Прямая ложь: 27 августа на допросе в Троицкосавске генерал заявил: “Изложить свои идеи в виде сочинения Унгерн никогда не пытался, но считает себя на это способным»”(Кузьмин-2004. С. 201). – С.Ф.], вполне согласуется с его монархическими убеждениями, опирающимися на Священное Писание, предсказывающее наступление времени возвращения Монархий. Эта монархическая идея, главным образом, толкнула его на путь борьбы против советской России.
В Монголии Унгерн воевал не против Китая, так как считает, что спасение мiра в Китае, в революционность которого он не верит, а против китайских революционеров, противников его панмонгольской идеи. Чтобы привлечь внимание к своему плану широких масс желтой расы и кочевников Средней Азии, он писал Пекинскому правительству, Чжан Цзолиню, киргизским ханам на Алтай, дербетским князьям, тибетскому Далай-ламе и другим, но ответа ни от кого не получил. Вообще, свои планы и проекты мало продумывал и затрудняется изложить их в связной форме.
Для выполнения своего плана Унгерн первоначально решить объединить монгол, опираясь, главным образом, на восточные аймаки и выбросив лозунг борьбы за освобождение Внешней Монголии от китайского владычества. Отсюда и вытек ближайший план его: захват столицы Внешней Монголии – Урги» (Кузьмин-2004. С. 235-236).
На рынке в Урге.
При полном отсутствии материалов следствия в публичном пространстве, мысли Барона Унгерна не остались всё же вовсе неведомыми в Европе. Более того, они вызвали совершенно независимый от высказываний и текстов самого Романа Федоровича отклик и подтверждение, что свидетельствовало о едином – даже в условиях насильственной изоляции мысли и без непосредственных контактов ее носителей – процессе осмысления реальности.
Вот что писал другой Барон (итальянский) семь лет спустя после судилища над Романом Федоровичем:
«Современная “цивилизация” Запада нуждается в кардинальном перевороте, без которого она рано или поздно обречена на гибель.
Эта “цивилизация” извратила всякий разумный порядок вещей.
Она превратилась в царство количества, материи, денег, машин, в котором нет больше воздуха, свободы, света.
Запад забыл о смысле приказания и повиновения. Он забыл о смысле действия и размышления. Он забыл о смысле иерархии, могущества духа, человеческих богов. Он больше не знает природы […]: она стала мутной, роковой поверхностью, и ее тайны профанические науки стараются обойти с помощью своих ничтожных законов и ничтожных гипотез. Запад больше не ведает мудрости: он не знает благородного безмолвия тех, которые преодолели самих себя, не знает светлого покоя тех, “которые видят” […] На место мудрости вступила риторика “философии” и “культуры”, мiр профессоров, журналистов, спортсменов – схема, программа, лозунг. На ее место вступила сентиментальная, религиозная, гуманистическая скверна и плеяда возбужденных болтунов, которые опьяненно восхваляют “становление” и славословят “практику”, потому что боятся молчания и раздумья. Запад больше не знает Государства.
Государство как ценность, как Imperium, как синтез духовного и Царского, как путь к “сверхмiру”, каким оно было во всех великих культурах древности – от Китая до Египта, от Ирана до Рима, до Священной Римской Империи Германских Наций – потонуло в мещанской убогости общества рабов и торговцев.
Что такое война, война по своей собственной воле, как высшая ценность (будь то в победе или в поражении), как священный путь духовной реализации; почему доступ в небесную обитель Одина, Валхаллу, открыт героям, павшим на поле битвы; почему в Исламе “священная война” (джихад) есть синоним “божественного пути”; почему в арийской Индии воин всегда уподобляется аскету, и почему в классической древности он символизировал собой mors triumphalis (победу через смерть) – что означает такая война, не знают больше трусливые европейские “активисты”. Они не знают больше воинов, они знают только солдат, и достаточно небольшой стычки, чтобы привести их в ужас и вызвать у них поток гуманистической, пацифистской и сентиментальной риторики.
Европа потеряла свою простоту, она потеряла центр своей деятельности, она потеряла свою жизнь. Демократический недуг и семитский яд пропитали ее вплоть до самых корней, – они везде: в праве, в науке, в мышлении. Вождей – существ, которые выдвинулись не посредством насилия, не из корыстолюбия, не как ловкие угнетатели рабов, а в силу своих неоспоримых трансцендентных жизненных достоинств, – почти не осталось больше.
Европа сейчас – это огромное шарлатанское месиво, сжимающееся и трясущееся от страха, о котором никто не смеет заявить открыто, с деньгами вместо крови, с машинами и фабриками вместо плоти и с газетами вместо мозгов – безформенное тело, безпокойно бросающееся из стороны в сторону, движущееся под влиянием сомнительных и неизвестных сил, которые превращают в порошок любого, кто осмелится им противостоять или хотя бы попытается уклониться от их воздействия.
Все это – плоды столь восхваляемой западной “цивилизации”. Все это – прославленные результаты суеверной веры в “прогресс”, далекой от римской имперской власти, от светлой Эллады, от Древнего Востока – великого Океана. И всё плотнее смыкается кольцо вокруг тех немногих, которые еще способны к великому отвращению и великому восстанию» (Юлиус Эвола «Языческий империализм», 1928).
Обоих баронов (российского и итальянского) сближало многое. В своей интеллектуальной автобиографии последний, к примеру, писал о «личной кшатрийской предрасположенности, которая понуждала меня делать то, что должно быть сделано, безотносительно шансов на успех»; «о правиле, которого давно придерживался: не избегать опасностей и даже искать их – в смысле тайного испытания судьбы. […] Еще важнее было придерживаться этого правила […], присутствуя при крахе мiра и обладая четким ощущением последующих событий» (Ю. Эвола «Путь киновари». Тамбов. 2018. С. 216, 218).
Об интересе Эволы к личности генерала и его идеям свидетельствует два его эссе «Унгерн-Штернберг, “кровавый барон”» и «Барон фон Унгерн, почитаемый в храмах Монголии», напечатанные соответственно в 1938 и 1942-1943 гг. (Жуков-2012. С. 249-254).
Во втором из них, называя Романа Федоровича «вождем, воином и стратегом», итальянский философ писал: «Унгерн-Штернберг начал поддерживать контакт не только с Далай-ламой, но также и с азиатскими представителями ислама и лицами традиционных Китая и Японии. По-видимости, он питал идею создать большую Азиатскую Империю, которая бы основывалась на метафизической и традиционной идее, для того, чтобы бороться не только против большевизма, но и против всей материалистической цивилизации, самым крайним последствием которой представлялся ему большевизм»
Таким образом, в общих чертах Проект барона Унгерна был известен и в Европе.
Иркутск. 2 сентября 1921 г.
В разделе «План борьбы с Совросией» в иркутском отчете говорится: «При своем движении на Совроссию большие надежды возлагал на восстание населения; агитации за монархию и великую неделимую Россию не вел и к судьбе России безразличен, так как, во-первых, не патриот, во-вторых, сторонник желтой расы и допускает оккупацию России Японией. Главную свою цель в борьбе с Совроссией видел в борьбе “со злом”, выраженном в большевизме, формулируя борьбу “плюсов с минусами”, подразумевая под плюсом свою идею, под минусом – большевизм» (Кузьмин-2004. С. 213).
О «непатриотизме», «безразличности» к судьбе России и «прояпонских настроениях» говорить не приходится (явная пропагандистская уловка в преддверии процесса, для которого требовалась обвинительная база), а вот надежды на поддержку подсоветского населения были, учитывая дошедшие до нас документы самих красных, далеко небезпочвенны.
Так, в составленной Госполитохраной ДВР (аналогом ЧК) Сводке о внутреннем положении в Забайкалье в марте 1920 г. читаем: «Троицкосавский район. […] Контрреволюционеры восстали духом и ждут, не дождутся Унгерна. Часть погранично-казачьего населения в лице Унгерна видят своего спасителя. […] Петро-Заводский район. […] Ожидают барона Унгерна, установлена слежка» (Кузьмин-2004. С. 114-115).
В конце концов авторы сводки допросов приходят к выводу: «По своим политическим убеждениям – ярый монархист. Как военный – обладает большим боевым опытом […] Среди монгольских банд Унгерн был наиболее заметной фигурой, как по прошлой деятельности, так и по числу находящихся у него людских и материальных ресурсов, и мог поэтому служить ядром для объединения вокруг него (при случайном успехе) прочих белых объединений» (Кузьмин-2004. С. 235, 242).
Продолжение следует.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →