Логотип Азиатской конной дивизии: Двуглавый Орел Российской Империи и Соёмбо (с луной, солнцем и тройным языком пламени) – древний символ монгольского народа, ставший гербом Монголии после объявления в 1911 г. независимости. К СТОЛЕТИЮ УБИЙСТВА БАРОНА УНГЕРНА
Накануне
«Я чувствовал, что те идеи, которые стоит выражать и утверждать, по своей сути принадлежат не тому мiру, в котором мне довелось жить».
Барон Юлиус ЭВОЛА «Путь киновари».
Последние дни перед тем, как выступить в поход, Барон провел в беседах с уже упоминавшимся нами литератором и путешественником Фердинандом Оссендовским.
«В Урге, – свидетельствовал полковник М.Г. Торновский, – генерал Унгерн с неделю держал Оссендовского при себе, разъезжал с ним по окрестностям в автомобиле и вел долгие беседы на религиозно-политические темы» (Кузьмин-2004-2. С. 245).
«Мои дела здесь подходят к концу, – заявил генерал своему собеседнику. – Через девять дней я выступлю против большевиков, направившись в Прибайкалье. Прошу вас провести со мной оставшиеся дни».
Далее в своей известной мемуарной книге Оссендовский так передает содержание самих этих разговоров:
« – Зло революции!... Думал ли кто об этом, кроме французского философа Бергсона и просвещеннейшего тибетского таши-ламы?
Ссылаясь на научные теории, на сочинения известных ученых и писателей, цитируя Библию и буддийские священные книги, возбужденно переходя с французского языка на немецкий, с русского на английский, внук пирата продолжал:
– В буддийской и древней христианской литературе встречаются суровые пророчества о времени, когда разразится битва между добрыми и злыми духами. Тогда в мiр придет и завоюет его неведомое Зло; оно уничтожит культуру, разрушит мораль и истребит человечество. Орудием этого Зла станет революция.
Каждая революция сметает стоящих у власти созидателей, заменяя их грубыми и невежественными разрушителями. Те же поощряют разнузданные, низкие инстинкты толпы. Человек все больше отлучается от Божественного, духовного начала. Великая война показала, что человечество может проникнуться высокими идеалами и идти по этому пути, но тут в мiр вошло Зло, о приходе которого задолго знали Христос, апостол Иоанн, Будда, первые христианские мученики, Данте, Леонардо да Винчи, Гете и Достоевский. Оно повернуло вспять колесо прогресса и преградило путь к Богу.
Революция – заразная болезнь, и вступающая в переговоры с большевиками Европа обманывает не только себя, но и все человечество.
Фердинанд Оссендовский.
Карма с рождения определяет нашу жизнь, ей равно чужды и гнев, и милосердие. Великий Дух безмятежно подводит итог: результатом может оказаться голод, разруха, гибель культуры, славы, чести, духовного начала, падение народов и государств. Я предвижу этот кошмар, мрак, безумные разрушения человеческой природы.[…]
Во время войны Русская армия постепенно разлагалась. Мы предвидели предательство Россией союзников и нарастающую угрозу революции. В целях противодействия было решено объединить все монгольские народы, не забывшие еще древние верования и обычаи, в одно Азиатское государство, состоящее из племенных автономий, под эгидой Китая – страны высокой и древней культуры. В этом государстве жили бы китайцы, монголы, тибетцы, афганцы, монгольские племена Туркестана, татары, буряты, киргизы и калмыки.
Предполагалось, что это могучее – физически и духовно – государство должно преградить дорогу революции, ограждать от чужеродных посягательств свое духовное бытие, философию и политику. И если обезумевший, развращенный мiр вновь посягнет на Божественное начало в человеке, захочет в очередной раз пролить кровь и затормозить нравственное развитие, Азиатское государство решительно воспрепятствует этому и установит прочный, постоянный мир.
Пропаганда этих идей даже во время войны пользовалась большой популярностью у туркменов, киргизов, бурят и монголов... […]
Никак не могут уразуметь, что наш противник – не политическая партия, а банда уголовников, растлителей современной духовной культуры. Почему итальянцы не церемонятся с членами “Черной руки”? Почему американцы сажают на электрический стул анархистов, взрывающих бомбы? А я что – не могу освободить мiр от негодяев, покусившихся на душу человека?» (Фердинанд Оссендовский «И звери, и люди, и боги». М. 1994. С. 254-255, 261-263).
В то же самое время даже весьма информированные офицеры Азиатской конной дивизии имели весьма слабое представление о планах и мотивации действий своего начальника.
«Первый уже шаг грандиозного плана Барона, – писал уже в годы второй мiровой войны Н.Н. Князев, – требовал для своего осуществления тщательного и осторожного к нему подхода. Предварительно необходимо было использовать все блестящие возможности, которые открывались перед Бароном в Монголии, где он принят был, как желанный освободитель, перерожденец могучего батора (богатыря) прежних времен или даже гения войны.
Воспользовавшись этим, следовало создавать армию из мобилизованных монголов и русских добровольцев. Одновременно не излишне было бы также позаботиться об упрочнении политической позиции вновь народившегося тогда совершенно самостоятельного Монгольского государства. И только укрепив всеми доступными способами свою монгольскую базу, барон Унгерн имел бы основание ринуться вперед на своего кровавого врага – коммунистов России.
По некоторым данным, Роман Федорович, вероятно, так именно и понимал свою задачу, и не его исключительная вина в том, что развязка монгольской трагедии наступила слишком быстро.
Интересно также подметить, что по какой то странной случайности Барон имел о России только ту информацию, которая толкала его на самые активные действия в Забайкалье. Все перебежчики из большевицкого стана повествовали в один, что называется, голос о восстании в Забайкалье и Сибири и о страстном чаянии казаков поскорее примкнуть к Барону.
Трудно сказать, была ли это определенная провокация со стороны красных комиссаров, которым, конечно, важно было создать прецедент для вторжения в Монголию, или же осведомители Барона выражали лишь сильно преувеличенные надежды их собственных сердец.
Никто не знает, шел ли Роман Федорович в русские пределы с такой действительно фанатической уверенностью в быстром и решительном успехе, как это было выражено в выше упомянутом приказе № 15 и сквозило в его речах» (Кузьмин-2004-2. С. 30).
При этом важно понимать, что большинство всех этих ошибок (вольных и невольных) в оценке обстановки объяснялось прежде всего изъянами в организации контрразведки, за которую, между прочим, отвечал автор только что приведенных слов – поручик Князев.
«На границе с Советской Россией, – вспоминал М.Г. Торновский, – было спокойно. Советы явно не нарушали границ Монголии, но вели усиленную агитацию, имея главный штаб в Алтан-Булаке и Хытхыле. К сожалению, монгольская разведка и генерал Унгерн были плохо или совершенно не осведомлены о работе большевицких эмиссаров и не уничтожили очагов пропаганды. Капитан Безродный три месяца слонялся по Западной Монголии, ища крамолу среди русских, а просмотрел большевицкий очаг в Хытхыле, а Н. Князев, сидя в Урге, не знал и ничего не предпринял против очага в Алтан-Булаке. Агитационной противобольшевицкой работы ни Монгольское правительство, ни штабы генерала Унгерна никакой не вели и не пытались даже наладить ее» (Кузьмин-2004-2. С.246).
Продолжим, однако, рассуждения Н.Н. Князева, пытавшегося оценить предприятие генерала с точки зрения чистой военно-политической логики: «Что же думал барон Унгерн о своем неизбежном конфликте с РСФСР? Какие планы имел он, прежде всего – в отношении ближайшего будущего и, затем, как он расценивал свою мессианскую роль в борьбе с коммунизмом и вообще революционными идеями?
Из документальных данных, относящихся к маю месяцу 1921 г., а также “программных” писем к феодалам Монголии и к китайским генералам-монархистам, он, якобы, решил нанести быстрый удар по советскому престижу в Забайкалье и в Сибири, чтобы пробудить к жизнедеятельности антикоммунистические страсти, кипящие внутри этих областей.
Азиатская конная дивизия на марше.
Он верил, что от незначительного внешнего толчка вспыхнет общенародное восстание. После же того, как он даст надлежащую организацию этим русским национально мыслящим силам и увидит во главе людей честных и преданных идее, Барон предполагал возвратиться в Монголию, чтобы заняться созданием “интернационала” народов-кочевников, с которыми он пойдет искоренять в первую очередь русский, а затем – западноевропейский социализм. Было ли это вынужденным решением или же вполне добровольным, но такова, во всяком случае, была его официальная фразеология.
Какие же причины могли способствовать Унгерну перейти к непосредственным действиям против большевиков на русской территории?
Прежде всего, он имел самую утешительную информацию из Сибири и Забайкалья, передававшую о крестьянских восстаниях, которые, само собой разумеется, требовалось энергично поддержать, не теряя напрасно ни одного дня. И затем, с некоторых пор Барон стал чувствовать себя в Урге неуютно, потому что в его отношения с Богдо-хутухтой и правительством Монголии вкрались ноты взаимного охлаждения. Унгерн принимал близко к сердцу усиливавшееся с каждым днем взаимное непонимание между ним и монголами.
Но существуют некоторые данные, заставляющие думать, что еще в апреле месяце Барон держал в голове несколько иные намерения, а именно: можно предположить, что он хотел предварительно сплотить в одно целое, под видом добровольного союза, Монголию Внешнюю и Внутреннюю, так называемые Халху, Баргу и Восточные сеймы, чтобы провести формирование крупных монгольских войсковых соединений, и только после того схватить звериной хваткой горло своего злейшего врага – Советскую власть.
Монгольские мальчики на скачках в Урге, проходивших в присутствии Богдо-Хана.
Откуда же черпал Унгерн свою информацию, которая в значительной степени определяла его политическую линию поведения? Помимо весьма скудной переписки с Атаманом, Барон мог получать политические новости через ургинскую радиостанцию. Из этого источника он знал о восстании в Тобольской губернии и о партизанском движении в Забайкалье и в Приморье. Вне сомнения, он был осведомлен также о зарождении во Владивостоке белого правительства, возглавлявшегося братьями Меркуловыми.
Больше же всего Барон интересовался сведениями о настроении и чаяниях казачьего населения ближайших к Монголии станиц и поэтому всегда лично опрашивал беженцев из Забайкальской области. Если даже отбросить подозрение в том, что власти подсылали к Барону своих агентов с провокационной информацией, с целью подтолкнуть на немедленное выступление, психологически понятно, что слишком субъективный по природе Барон мог из своих опросов получить те данные, которые соответствовали его собственному душевному настроению. Не из тех ли типично беженских повествований, напоминавших заученный урок, Барон почерпнул уверенность в том, что казачье население Забайкалья видит в нем единственного избавителя от советской неволи?» (Кузьмин-2004-2. С. 90).
Большой интерес представляют для нас оценки, которые давали Роману Федоровичу люди, близко знавшие его в то время.
Одним из них был был близко сошедшийся с Бароном в Даурии начальник 1-й сводной Маньчжурской кавалерийской дивизии войск Атамана Семенова генерал-лейтенант В.А. Кислицин.
Владимiр Александрович Кислицин после окончания Одесского пехотного юнкерского училища (1900) служил в Отдельном корпусе пограничной стражи на западной границе Империи; участвовал в Русско-японской и Великой войнах. В начале гражданской войны служил в гетманской армии Украины, участвовал в обороне Киева от большевиков и петлюровцев. Взятый в плен последними, был освобожден по требованию немецких властей. Из Германии вместе с другими офицерами, через Данию и Норвегию, прибыл к генералу Е.К. Миллеру в Архангельск, служил в армии Адмирала Колчака, а затем у Атамана Семенова. В эмиграции в Харбине. Во время конфликта на КВЖД 1929 г. командовал отрядом русских добровольцев. Председатель Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурии. Инициатор открытого 8 июня 1941 г. в Харбине «Памятника борцам против Коминтерна». Скончался 18 мая 1944 г. в Харбине и был похоронен на Покровском (Старом) кладбище, снесенном в 1957 г. китайскими коммунистами.
«Это был честный, безкорыстный человек, – писал Владимiр Александрович о генерале Унгерне, – неописуемой храбрости офицер и очень интересный собеседник. […] Рыцарь и идеалист по натуре, он требовал рыцарства и от окружающих его офицеров. Всякая безчестность, трусость или корыстолюбие вызывали в нем взрыв негодования, и тогда он был страшен в своем гневе на провинившегося. […]
Как человек редкой безкорыстности, он не тратил на себя почти ничего, и всё отдавал на свою дивизию. Сам он ходил в рваных, заплатанных шароварах и старой шинели.[…] Во мнении этого идеалиста и горячего патриота, все силы и все средства должны были направляться в этот трагический период России только на борьбу с большевиками. Ничего для себя. Всё для России. […]
Что бы ни говорили о жестокости Барона и его сумасбродствах, надо признать, что это был выдающийся человек. Таких на редкость честных и преданных идее Белого движения людей было слишком мало!» (Кузьмин-2004. С. 275-276).
Издательская обложка и титульный лист книги В.А. Кислицина «В огне гражданской войны. Мемуары», вышедшей в 1936 г. в харбинском издательстве «Наш Путь».
А вот как передавал свои впечатления от встречи с Бароном в книге «Через Урянхай и Монголию» (гл. 26) прибившийся в 1921 г. к Азиатской конной дивизии будущий польский путешественник и литератор Камиль Гижицкий: «Целая ночь прошла у нас с генералом в беседе, которую мы вели на немецком языке. Из этого разговора я сделал вывод, что Унгерн до последнего дыхания будет биться с большевиками, а Забайкалье обильно зальёт кровью.
Предчувствие говорило мне, что этот человек, жаждущий избавить мiр от страшной опухоли, разрушающей культуру и духовный прогресс, погибнет, не понятый своими офицерами, считающими его садистом и преступником. Я согласился остаться в дивизии. Хотел быть свидетелем его духовной борьбы и поступков, называемых врагами Барона “невменяемыми”».
Командировочное удостоверение Камиля Гижицкого, подписанное бароном Унгерном 10 июля 1921 г. в лагере на Селенге, перед последним походом на Север.
Характерно, что даже весьма скептически относившийся к Барону полковник М.Г. Торновский в своих воспоминаниях, написанных в 1942-м Шанхае, завершает их так: «У каждого, дочитавшего книгу до конца, а особенно выводы, останется тяжелое чувство, и большинство порицать будет главное действующее лицо книги – генерала Унгерна.
В действительности же такое заключение будет поспешным.
Почти все унгерновцы, даже кандидаты на тот свет, как капитан Оганезов, в своих воспоминаниях в устной или письменной форме сердечно вспоминают генерала Унгерна, а такие, как Н. Князев и К.И. Лаврентьев восторженно отыскивали оправдания и умалчивали его неразумные и жестокие действия.
Над разрешением противоречий я ломал голову много лет и пришел к таким выводам.
Люди, кои страдали от жестокости генерала Унгерна, простили ему прошлое, как герою Белой идеи, храбро принявшему смерть за свои идеи. Даже большевики отнеслись к нему с уважением – тем паче мы, его сподвижники (вольные или невольные), высоко ценили своего героя.
Прав он был или не прав в своих способах проведения Белой идеи – вопрос второстепенный, но он был ярко выраженный борец за эту идею до последнего вздоха, не терпевший компромиссов.
Высоко честный во всех отношениях, он служил везде и всегда примером выносливости, храбрости, мужества. Он ни от кого не требовал большего, чем делал сам. Один тарлык, одна смена поношенного белья, Георгиевский крест – вот все его достояние. Спал и ел, где придется и что придется. Он поистине был подвижником борьбы против большевиков и все чины дивизии чутьем или сознанием осознавали это.
Одна же из главных причин теплых воспоминаний кроется в тех воинских доблестях, кои унгерновцы совершили в Монголии под водительством генерала Унгерна, кои не умрут в истории Монголии. Горсточка людей в 700–800 бойцов вошла в Монголию и, не имея тыла и средств пополнения, в холодную зимнюю пору одолела 12000 первосортных, до зубов вооруженных, хорошо снабженных китайских войск. Затем, с одной стороны, последовательными рейдами вглубь самой Гоби у Чойрына, а с другой – на путях из Кяхты в Хух-хото – окончательно добивает китайцев и освобождает монгольский народ от векового рабства у них. Каждый воин – участник этих блестящих боев и походов гордится тем, что и он был участником исторических дел.
Поход на Русь – исторический, блестящий кавалерийский рейд, когда за месяц исходили вдоль и поперек 1-й отдел Забайкальской области – страну, равную целому государству, делая в сутки по сто и больше верст, стиснутые превосходными, регулярными частями Красной армии, и не разу противник “не прищучил” и не побил унгерновцев, тогда как они били красных везде, нанося им огромный урон, и уходили безнаказанными.
Время изглаживает все тяжелое, темное и память сохраняет все светлое и героическое, чем жили и к чему стремились в борьбе за лучшее будущее свое и Родины, как они понимали. Но главное лежит в другом: одни сознательно, другие чутьем понимали, что они совершили историческое русское дело, освободив Монголию навсегда от китайского ига. Унгерновцы подарили русскому народу богатую территорию в 1500000 кв. км без затрат и осложнений с китайским народом. Советская власть не только в 1921 г., когда она дышала на ладан, не посмела бы отбирать Монголию от Китая, но и много времени позднее. В освобожденную Монголию Красная армия вошла безпрепятственно. Монголия, как спелое яблочко, подкатилась ей, разутой, раздетой и болящей России, и это яблочко подкатили унгерновцы. Они окончательно завершили миссию русского народа – стать наследниками Царства великого Чингисхана в Азии.
Смерть в Монголии одной-другой сотни людей, даже безвинных – слишком незначительная плата за Монголию для блага Родины. Генералу барону Р.Ф. Унгерн-Штернбергу в этом деле, естественно, принадлежит первое место. Имя его войдет не только в историю Монголии, не только в историю Белого движения, но вообще в историю великого Государства Российского.
Личность генерала Унгерна многогранна, и к нему нельзя подходить с обычной меркой. Редеющая уже масса унгерновцев чтит своего начальника. “Глас народа – глас Божий”, и суд его правый. Вместе с коренными унгерновцами склоняю голову перед памятью генерала барона Романа Федоровича Унгерн-Штернберга.
Пройдут десятилетия, а может быть и века, когда уйдут в историю деяния людей, причастных к Октябрьской революции в России, и честный, безпристрастный историк в тиши своего научного кабинета воздаст должное истинным освободителям монгольского народа от их векового врага – китайцев и проложенным путям слияния монгольского народа с русским» (Кузьмин-2004-2. С. 322-323).
…Было, конечно, и еще нечто, за что Барону были обязаны не только Монголия и Россия. И речь не только о том, что оказалось воплощенным в жизнь. Именно об этом мы пытались рассказать и еще будем говорить.
Продолжение следует.