Любовь Васильевна Шапорина.
CARTHAGO DELENDA EST
1955 ГОД
«Третьего дня наша молочница Софья Павловна была очень расстроена, да и было с чего. Ее второй сын Павел 18 лет “записался” на целинные земли. Он работает на заводе и учится в 9-м классе вечерней школы. На заводе записалось 17 человек.
Мать в отчаянии: “Он же там погибнет, обовшивеет, умрет с голоду. У него больные глаза, не выносящие ни сильного мороза, ни жары”.
Незадолго перед этим с целинных земель вернулся, вернее сбежал оттуда, товарищ ее старшего сына.
Он с товарищами попал в такое место, где они голодали, приходилось воровать по ночам в ближайшем колхозе картошку, овощи. Снабжения не было никакого. За месяц он заработал 160 рублей.
В колхозе им не давали ничего. Жители были высланные из России крестьяне, обозленные, скупые. На работу таких сбежавших не берут, а отдают под суд. […]
В прошлом году один рабочий лет 24, уехавший на целину от надоевшей жены, писал с дороги матери, родственнице соседки Т.М. Правосудович: “Мы еще не доехали, а в дороге было уже два убийства, много краж, а девушки, верно, все будут с ляльками”.
Все было хаотично, не благоустроено и не обдумано.
Когда я летом ездила из Печор во Псков, глядя в окно вагона, я видела, как много заброшено когда-то пахотной земли. И подумала: чем разрабатывать эти тощие, бедные земли, брошенные своими хозяевами, конечно, выгоднее поднять плодородные земли Алтая и других нетронутых мест Сибири».
13 января 1955 г.
«Теперь открылась тайна паники, возникшей месяц тому назад. По словам Ольги Андреевны, в закрытых партийных собраниях сообщили, что Ленинград снят со специального снабжения (он был приравнен к Москве), продукты будут с утра и после двух, а мы будем голодать, как вся провинция. За всеми продуктами будут многотысячные очереди. Масло уже пропало. Снабжаться будет Москва и целинные земли.
Какое же, значит, неумелое руководство, если на тридцать восьмом году советской власти вся страна живет впроголодь.
Это называется в газетных статьях: мы стоим одной ногой в коммунизме. А когда станем обеими ногами… тогда-то мы и узнаем, где раки зимуют!»
24 января 1955 г.
«Вчера приходит Наташа и говорит: «Маленков подал в отставку». Я была потрясена […] Ухода Маленкова никто не ждал, он был очень популярен, с его приходом дышать стало легче. Булганина не знают, во время войны его имени никто не слыхал, а лицо у него лисье. Что это: партийная борьба или забота о родине? Я жду Brumaire’а».
9 февраля 1955 г.
«Как-то в январе у меня был Н.С. Кровяков, моряк, работающий в морских архивах, пишущий историю нашего флота. […] Он побывал в портах Англии и Германии, в Порт-Артуре и Дальнем в 1946 году. Я слышала от кого-то, что японцы поставили в Порт-Артуре памятник Кондратенке, и спросила Кровякова, правда ли это. “Я не видал, но вполне возможно, что это так. На берегу японцы поставили большой, в три метра высоты, белый мраморный крест ‘героическим защитникам Порт-Артура от победоносных войск Японского Императора’. (Может быть, я неточно передаю текст, но смысл верен.) Русское кладбище в образцовом порядке, на каждой могиле плита с надписью. Все это дело рук японцев. Они везде подчеркивают героизм русских, может быть, чтобы оттенить собственную непобедимость”. Такое отношение к погибшим врагам должно бы служить уроком».
26 февраля 1955 г.
«27 января ко мне зашла А.А. Ахматова. Ее сын написал в ссылке докторскую диссертацию о Гуннском царстве. О его возвращении хлопочет проф. Струве, ссылаясь на то, что не осталось совсем ученых, тогда как на Западе их очень иного. Мне кажется, только русские обладают такой внутренней духовной силой сопротивляемости. Кто-то, не помню кто, чуть ли не Leroy-Beaulieu, писал когда-то об improductivité slave [славянской непродуктивности (фр.)]. Это после Л. Толстого, Достоевского, Мусоргского. Я думаю, славянская productivité в духовном плане».
4 марта 1955 г.
«11-го я была в Союзе писателей. Чаковский, главный редактор будущего журнала “Интернациональная (или Иностранная) литература”, делал сообщение о лице или, как теперь говорят, о платформе журнала, о том, какого направления надо держаться будущим сотрудникам.
Меня безконечно умиляет та доведенная до предела беззастенчивость, с которой наши коммунисты убежденно называют белым то, что полчаса тому назад так же убежденно называли черным.
В первый раз это меня потрясло в 39-м году, после заключения союза с Германией. Поносили до тех пор фашистов на чем свет стоит, и вдруг: я всегда говорил, что немцы… и т.д.
Так и Чаковский, по-видимому умный и остроумный человек, заявил: “Не надо искусственно сужать сферу наших интересов, надо расширить ознакомление с зарубежными явлениями. У нас была в некоторых кругах неправильная тенденция – закрывать глаза на достижения Запада и считать, что мы первые во всем. Такое мнение чуждо партийной линии (?!).
Ленин сказал, что коммунист должен быть знаком со всем наследием мiровой культуры (цитаты), надо ликвидировать белое пятно в западной культуре, литературе… Избежать догматизма. Нельзя требовать от зарубежного писателя ортодоксального марксизма”… и т.д. И еще: “Вот, например, художник Léger – мы говорим, что он формалист. Но ведь он коммунист, и притом активный, так же как и Пикассо”.
Открытие таких америк достаточно постыдно. И эти люди смотрят вам прямо в глаза, кристально чистым взором.
Диву даешься».
13 марта 1955 г.
«Россия и русские – это, конечно, страна и люди неограниченных возможностей.
Но сколько же погибает. Сосланные тогда же писательницы Булгакова и Незнамова умерли в ссылке.
Более безправного и зверски жестокого режима, чем наш [в эпоху Сталина и Берия], представить себе нельзя.
Выхватывают самых талантливых людей из жизни и швыряют за решетки лагерей, которыми покрыта вся страна. А остающиеся на “свободе”?!!»
4 апреля 1955 г.
«Пошла в церковь, хотела в последний раз послушать “Да исправится молитва моя”. Опоздала. Народу тьма. Постояла немного у самого выхода и ушла – затолкали. Взяла очки почитать газету на стене дома. В “Ленинградской правде” статья некоего Чернова “О происхождении религиозных праздников”. Читаю: “…и теперь еще христиане, для задабривания злых духов, делают на пасхальной неделе творожную пасху и красят яйца”. Я расхохоталась вслух.
Вот до чего, и то ничего!»
13 апреля 1955 г.
«Хрущев вызвал Капицу и спросил, как он смотрит на положение науки в СССР. На это Капица ответил: знает ли Хрущев, почему вымерли плезиозавры и прочие доисторические животные? Они вымерли потому, что у них при огромном теле были крошечные мозги. Такая же участь может постигнуть и СССР, если будут продолжать зажимать науку».
9 июня 1955 г.
«На этих днях двух старших сыновей нашей молочницы, комсомольцев, командировали в город, в распоряжение милиции для устройства облавы на «стиляг», проституток, молодых людей без определенных занятий.
Им был дан участок от Кузнечного переулка по Владимiрскому до Аничкова моста по Невскому, как говорят – самый центр проституции.
Было много милиционеров, одетых в штатское.
Стиляги – юноши, носящие узкие, короткие, выше щиколотки, брюки, пиджак другого цвета. Особые галстуки, капроновые носки. У них длинные волосы, зачесанные особым способом назад, образуя сзади торчащий пучок. Таких красавцев вели в штаб и тут же обстригали волосы. […]
Обыскивали всех. У многих молодых людей находили ножи, тех направляли на Дворцовую площадь в главную милицию. Отбирали записные книжки, где находили всякие записи о похождениях в Мраморном зале Кировского дворца культуры, славящегося своими нравами. […]
Мы как-то шли с Соней по Невскому, нас перегнала молодая пара. “Вот смотри, бабушка, это стиляги”.
На нем были короткие ярко-синие брючки и бежевый пиджак. Брючки из плохой и тонкой материи морщились на ходу, вид был довольно жалкий.
Одним словом, принялись искоренять разврат и разложение молодежи».
14 июня 1955 г.
«По случаю приезда Неру была запрещена продажа водки. На заводе “Скороход”, где его ждали, были выданы всем новые сатиновые спецовки, женщинам белые косыночки на голову и новые кожаные спортивки. Les on dit: на фабрике им. Микояна всюду поставили цветы, а в столовой пальмы. В Петергофе за одну ночь высадили массу цветов и т.д. Одним словом, все те же потемкинские деревни. Все равно, убогости никаким фиговым листом не прикроешь. А как мы воевали – всем известно».
24 июня 1955 г.
«[Печоры.] Александра Семеновна, наша хозяйка, ужасается, что нигде ничего нет. Ее племянница пишет им из Гапсаля, что в магазинах хоть шаром покати. А Гапсаль был богатейшим курортом во время самостоятельности Эстонии. Туда приезжало много туристов из-за границы, в особенности его любили шведы.
“Вот при Маленкове все было, и мука, и сахар, и мясо, – говорит она, – а при новом царе все пропало, он одних военных кормит, им всё везут”.
Маленков снискал себе большую популярность, и мне кажется, что он да Молотов единственные интеллигентные люди в партийном центре. А Булганин, – кто его знает, откуда он выплыл и куда плывет?»
5 июля 1955 г.
«Что за жесточайшие времена мы переживаем. Тридцать восемь лет сидим за железной стеной во имя чего? Свободы? Нет. Отупения? Да. Чтобы никто не догадался, “что там, на Западе, живое солнце светит”.
Несчастные художники, несчастный Мыльников, разве можно расти, не посмотрев, не прочувствовав Италию. И общим строем, как на параде, возвращаться к передвижникам».
31 июля 1955 г.
«Мне кажется, в нашей стране не найти другого такого города, как Печоры, где бы так помнили и чтили все праздники, знали все акафисты. Где бы по деревням так праздновали все престольные праздники. […]
Я встречала в жизни интеллигентов, вышедших из крестьян: Синицын, П.Е. Корнилов, проф. Раздольский.
В Печорах особенно наглядно можно наблюдать этот переход из крестьянства в интеллигенцию. Ольга Васильевна Бардина преподает математику в школе. Высокая, стройная, красивая, всегда изящно одетая. Замужем за офицером. Разговор, аристократическая простота манер. В школе она считается очень хорошей преподавательницей, дети ее любят. Мать из деревни живет с ней. Шьет.
Я ближе знаю другую учительницу – Антонину Николаевну Спиридонову. Она преподает литературу. Родом она из деревни ближе к Пскову. Жила бедно. Она бегала в школу за несколько километров в легкой одежонке, рваных валенках, совсем замерзала по дороге, ноги теперь болят. Ей 32 года. Поступила после школы в Педагогический институт в Пскове, мечтала о Ленинграде, но ее, как бывшую в оккупации, туда не пустили. Ей и сейчас хотелось бы учиться, идти дальше. Говорит она об этом с грустью. Весь ее внутренний мiр – мiр интеллигентного человека. Во время войны немцы согнали их с родных мест, они скрывались в печорских лесах. Она бывала в городе и держала связь с партизанами. Немцы ее заподозрили, арестовали, заперли в сарае. Может быть, ее бы и расстреляли, да освободил доброволец. (Добровольцами здесь называли власовцев.) Она услыхала русскую речь, взмолилась из своего заточения, он сбил замок: “Теперь беги”, – и она убежала в лес».
13 августа 1955 г.
«В Печорах полное неустройство. На лето выключают электричество до сентября, дают только в казенные учреждения. А с числа 12 августа прекратили продажу керосина до 1 сентября, перетратили лимит. За водой у колонок по утрам громадные очереди».
16 августа 1955 г.
«Прочла две части «Сайласа Тимбермана» Говарда Фаста. Удивляюсь, как решаются печатать такую вещь. За подозрение в коммунизме и т.д. ему грозит «пять проклятых лет тюрьмы». Какие детские игрушки! Сенатская комиссия публичная, суд публичный… А у нас? А неугодно ли 25 лет? Когда сравниваешь – оторопь берет».
23 августа 1955 г.
«…Увидалась с Еленой Михайловной. Я так волновалась перед этой встречей, мне как-то не верилось, что она по-настоящему воскресла из мертвых. Переменилась она внешне очень мало, удивительно мало. Только поседела. В белых волосах темные пряди, она уверяет, что от привольной жизни у Чуковских волосы у нее начали пигментироваться.
Я слушала ее рассказы о допросах, о тюрьмах, об обысках, таких чудовищных, что и не придумаешь, и я чувствовала: вот-вот расплачусь. Их везли как террористок в вагонах без окон, сидели в Казани в камерах с заделанными окнами. Кровати привешивались к потолку, на скамейке было места для четырех, а их было шестеро.
Ужаснее всего она переживала, когда их, раздетых догола, укладывали на стол и обыскивали в гинекологических перчатках. Среди них была старая женщина 69 лет, бывший видный педагог Чернова, с ней делались нервные припадки с судорогами… Главное, все они были абсолютно невинны.
Е.М. у меня ночевала. Я рано проснулась и все думала: Достоевский написал “Записки из Мертвого дома”. Как можно было бы озаглавить воспоминания о таких годах? И не могла придумать. Е.М. проснулась – тоже ничего не находила. Записки из гроба – нельзя. В гробе нет жизни, а у них все время жизнь не замирала. […]
Когда велось дело Елены Михайловны в 1938 году, НКВД очень хотело скомпрометировать Федина. Софье Гитмановне Спасской сломали ребро на допросе, и все-таки она не опорочила Федина.
Нет, не могу больше об этом писать, скверно становится.
Я все-таки придумала, по-моему, неплохое название в pendant [пару (фр.)] Достоевскому: “Записки из братской могилы”».
8 сентября 1955 г.
«…Предполагается амнистия по 58-й статье. Была уже официально объявлена амнистия всем русским военным “преступникам”, т.е. людям, бывшим в плену у немцев. После того как согласились настоящих преступников-немцев отпустить на родину, неловко уж стало держать наших несчастных ни в чем не повинных людей в ссылке. […]
У нас, снявши голову, по волосам плачут. А сколько таких снятых голов!
Я сказала, что часто думаю о Немезиде: не ответил бы русский народ за все это. “Что вы, – вскрикнула Ахматова, – весь русский народ, все крестьянство страдало и страдает до сих пор. За что же его наказывать”».
21 сентября 1955 г.
«Теперь ждут возвращения людей с каторги, из-за границы, всех бывших в немецком плену.
Катя спрашивает Петю, принял ли бы он своего отца, если бы тот был взят немцами в плен. “Нет, не принял”, – ответил Петя. “Но почему же так, ведь ты тоже можешь попасть в плен, если будет война”. Петя: “Впрочем, если бы хороший был отец, то принял, а если такой, как наш, – не принял”.
Вот последствия воспитания советского и материнского. Эта распутная женщина разрушила своим распутством семью и натравливает сына на отца.
Катя рассказывает, что работница их завода спрашивает своего шестнадцатилетнего сына, тоже рабочего: “Ты примешь своего отца, если он вернется?” (Ее муж пропал без вести во время войны.) – “Нет, не приму. Я вырос без него, нечего ему было в плену оставаться”. – “И где это он питаться будет?” – “Как мы питаемся, так и он будет с нами питаться; отдохнет месяца два и на работу пойдет”. – “Может, и я тебе мешаю, может, ты и меня рад прогнать?” – “Нет, ты меня до шестнадцати лет кормила, это другое дело”. – “Так он же не по доброй воле в плен пошел”. Вот какие разговоры и какое растление произведено детских душ. Это совсем не в русском характере.
Есть и другие люди, но это не молодежь. Нашелся муж сестры Ольги Андреевны Лиды. Она была медсестрой во время войны, сошлась с кем-то и вернулась беременная. А муж исчез, и об нем ни слуху ни духу.
Я, по правде сказать, думала, что он ее бросил.
Недавно пришло письмо из Магадана, очень сухое, но с припиской-просьбой не обращать внимание на тон, он иначе писать не может. Лида ему ответила, что замуж не вышла, что сын уже во второй класс перешел, что сестры помогают. В ответ пришло прекрасное письмо, он благодарит ее за то, что она его дождалась, радуется, что у него сын, благодарит сестер и надеется, что будет участвовать в воспитании сына, сможет ей помочь.
За что его продержали больше 10 лет? За плен».
24 сентября 1955 г.
«Анна Андреевна, когда была у меня, сообщила, что ей дали дачу в пожизненную аренду, как дают всем великим людям. Мы с М.К. [Грюнвальд] очень этому порадовались, и я тогда напомнила ей ее слова, сказанные осенью 48-го года.
Мы с ней гуляли в Летнем саду, сидели на скамейке, я ее спросила, как она понимает слова Достоевского о праве на безчестие. “Они поступили со мной неумно, – сказала А.А. – Надо было подарить мне дачу, машину, породистого пуделя и запретить печатать. Во-первых, стали бы завидовать, у нас ведь страшно завидуют; а затем решили бы: не пишет, кончилась, исписалась и т.д. Таким образом я была бы уничтожена незаметно. А голодным все сочувствуют”. (Из записной книжки 48-го года.) Ахматова рассказала про Зощенко. Травля его продолжалась. На банкете по случаю юбилея Пановой, которая очень дружна с Зощенко, ее муж провозгласил тост за здоровье М.М.
Это явилось поводом нового взрыва травли (подлые шакалы, никто из них не останется, и Зощенко как бытописатель современного мещанства их всех переживет).
Зощенко не выдержал и написал в ЦК. Оттуда пришел приказ: оставить Зощенко раз и навсегда в покое и давать ему работы вволю.
Не помню, записала ли я когда-нибудь давнишние рассказы А.А. Голубева о Мейерхольде. Юг был во власти белых. Мейерхольда арестовали, и на разбор его дела был приглашен Голубев. Его обвиняли в том, что он перекинулся к красным. В свое оправдание Мейерхольд сказал: “Вот ваш же Кузьмин-Караваев (Тверской) работает с большевиками”»
А вернувшись в Петроград, донес на Тверского что-то в связи с Савинковым [адъютант Керенского]».
28 сентября 1955 г.
«Особенность основанных на коммунизме учреждений та, что первый момент их существования полон блеска, так как коммунизм всегда предполагает сильную экзальтацию, но они скоро распадаются, так как коммунизм противен человеческой природе». Эрнест Ренан. «Апостолы».
Приехала из Твери племянница Ольги Андреевны Наташа. В Твери хоть шаром покати. Время от времени она ездила в Москву за продуктами. В Печорах, Белозерске и почти повсюду абсолютное отсутствие продуктов – сахара, масла, мяса, хлеба. Деревня без хлеба.
Вот куда привела коллективизация».
18 октября 1955 г.
Л.В. Шапорина «Дневник». Т. 2. М. 2017.
Продолжение следует.
