Этот пост проиллюстрирован снимками и сканами документов из архива Ш. Чиковани.
Русско-французский грузин Шота Чиковани
«Не нам, а тем, кто придет потом, складывать предания о нашем времени».
Дж.Р.Р. ТОЛКИЕН.
Выход в 2005 г. в Париже книги Роберта Вильтона «Злодеяние над Царской Семьей, совершенное большевиками и немцами» было делом рук одного человека – нашего соотечественника, с 1975 г. жившего во Франции – Шоты Чиковани.
Выпустил он ее на свои собственные средства. Как и все дела и поступки, которые чего-нибудь стоят, – это тоже был плод безкорыстной любви, с течением времени всё менее и менее понятной людям. «Я не исследователь, – написал он мне однажды, – но делал это с большим азартом, и, главное, искренне. Я душу в это вкладывал».
Такие чувства и поступки иногда заставляют нас задуматься, остановиться; они заразительны, побуждают и нас тоже сделать что-нибудь… Именно так появилась и эта серия по́стов о Вильтоне, на которую подбил меня Шота в самый разгар работы над предыдущей – о следователе Соколове. А когда, наконец, я к ней приступил, он поддерживал меня не только советами и своими воспоминаниями, он был моими глазами и ушами там, куда мне было не дотянуться ни по причинам времени, ни пространства. Более того, словно добрый волшебник, он воплощал сделанные мною в процессе работы догадки и находки в совершенно определенную фотографию, скан, книгу или журнал.
И вот сейчас у меня и, думаю, у многих читателей моего ЖЖ, есть подходящая возможность поблагодарить этого человека, которому именно сегодня – такое совпадение трудно подгадать (ибо цепь по́стов с трудом поддается хоть какому-то планированию) – исполняется семьдесят пять лет.
Свой юбилей он справляет в кругу семьи: в деревне у дочери на севере Франции в окружении внуков.
Продолжай оставаться с нами, дорогой Шота как можно дольше! Многая тебе и благая лета!!
Ну, а мы от виртуального праздничного стола переместимся к обыденному рабочему, чтобы рассказать о юбиляре, благодаря которому мы получили возможность прочитать еще одну книгу участника расследования цареубийства, более восьмидесяти лет пролежавшую под спудом.
А помогут нам в этом накопившиеся в моем архиве за несколько лет нашего знакомства письма…
Шота Чиковани.
Родился Шота Иванович Чиковани 11 августа 1944 г. в городе Молотове (так в то время называлась Пермь).
Семья его была типичной послеразломной, в которой всё смешалось, казалось, невозможное. Оба деда его находились по разные стороны баррикад.
О семье матери, отец которой был одним из революционеров Прикамья, мы уже рассказывали в прошлом нашем по́сте.
Кузьма Лякишев с дочкой Верой на руках – матерью Шоты Чиковани.
Дед по отцовской линии – Александр Чиковани – был из совсем иного теста:
https://en.wikipedia.org/wiki/House_of_Chikovani?oldid=513392129
«…Когда увлекшиеся земельными реформами грузинские социал-демократы (меньшевики) его “раскулачили”, – делится со мной семейными воспоминаниями его внук, – он бежал с семьей от них в Севастополь к Врангелю...
Взрослые его сыновья бежали от красных еще дальше: в Турцию. Старик же с маленьким моим отцом не рискнул сесть на пароход…»
Семья Александра Чиковани. Отец Шоты – в матроске.
«Родился я в Перми, вырос в большом дворе, буквально в двух шагах от драматического театра. вспоминаю, как в заснеженном городе мама отвозила меня в детский сад на пошевенках, и как я лихо прыгал с крыш сараев в огромные сугробы.
В качестве инженера-гидростроителя отец строил Камскую ГЭС, по окончании стройки был откомандирован на строительство Воткинской ГЭС (Удмуртия), где я продолжал учебу в школе в поселке (ныне г. Чайковский). Из палаточного городка на моих глазах тут вырос большой город.
В Пермской области было слишком много лагерей, отец целыми днями на стройке, мать с утра до вечера стирает на стиральной доске и печет в печке шаньги на десятерых: шестерых девчат и четырех парней, а город просто кишел разгулявшимися амнистированными, сам понимаешь, не политическими.
Закончилась стройка – вернулись в Пермь, где я совмещал работу киномеханика с учебой в Школе рабочей молодежи. После окончания учебы в Пермском областном медицинском училище, как все военнообязанные в СССР медицинские работники, был призван на три года в передвижной зубоврачебный кабинет Уральского военного округа.
Отец, хотя и смутно, помнил Грузию, пожелал там умереть; потому, выйдя на пенсию, уехал с семьей в Тбилиси. Я же после армии в Тбилиси не прижился, и уехал в Москву, где женился на белоэмигрантке, и в 1975 г., получив “вид на жительство”, уехал во Францию».
Из краткого биографического справочника «Российское Зарубежье во Франции 1919-2000» узнаем, что по приезде туда Ш. Чиковани сразу же «занялся ресторанным бизнесом в Париже. Держал бар “Baba russe” на bd Montparnasse, 14 (конец 1970-х), ресторан “Трактир” на rue Letellier, 15 (первая половина 1980-х), ресторан-кабаре “Арбат” на rue Danielle Casanova, 2 (1988–1998), все рестораны были с русской кухней и музыкантами».
http://www.dommuseum.ru/old/index.php?m=dist&pid=15961
Реклама парижского ресторана Шоты Чиковани «Арбат» в журнале «Мулета».
Ходили к нему, вспоминает Шота, самые разные люди. Среди них был, например, известный драматург Эжен Ионеско, член Французской академии. «Этот любил русский амбианс, ему было комфортно в моем баре, где кроме чашки кофе он никогда ничего не заказывал, а кофе у меня был отменный, “а ля итальяно”. Не потому, что денег было жалко, румын был просто непьющим. Будучи отчаянным антикоммунистом, он с интересом слушал споры антисоветчиков из “Континента” за соседним столиком. Он ведь сам там печатался. А еще ему нравились занятные, развешанные на стене объявления, характеризующие советский быт: “Ушел на базу”, “Пива нет”, “Вас много, а я один”, “Ты меня уважаешь?”, и др., особенно “Вас обслуживает ударник капиталистического труда”».
Больше, конечно, ходили русские. «Многие заходили на огонек в мой трактирчик… Толстый с Хвостенко [художники нонконформисты] устраивали у меня вернисажи, хотя никто их работы и не покупал. Заглядывали и Мамлеев со своей татаркой-красавицей Машей, и Синявский с Марьей Васильевной, и Эдичка Лимонов… всех не перечислить».
Реклама вернисажа картин Толстого и Хвостенко в ресторане «Арбат» в виде почтовой открытки в оформлении Толстого.
Некоторые ходили «с опаской: хозяин-то, конечно же, все-таки “советик”, кто его знает… но при этом шли. Сам я к этому относился с пониманием: в те стрёмные времена во Франции по советским паспортам проживали только французские жены. Пожалуй, только Вадик Делоне при своем лагерном опыте мне доверял, и не побоялся ввести меня в дом Галича. Самого Галича лишили советского гражданства, но когда я задал ему вопрос, как бы мне без шума выйти из него, тут жена Нюша встала на дыбы. Когда Александр Аркадьевич сказал, что хороший совет мог бы дать мне Вика Некрасов, который сам не так давно по-умному это оформил, Нюша властно прикрикнула, чтобы он замолчал. И опять же я со спокойствием и с пониманием к этому отнесся. К Вике не пошел, сам со временем тихо отослал товарищам серпастый-молоткастый, который жег карман…»
Справка из советского посольства о получении паспорта. «Таких давно уже не выдают, сегодня на родину зазывают» (Ш. Чиковани).
Подтолкнул его к этому решению еще один случай: «…Махровый Шоткин улей антисоветский до того сильно жужжал, что в один день в “Монде” появилась статья, что на бульваре Монпарнас расцвела антисоветская малина, где вокруг борща собираются диссиденты, а поскольку советское посольство подписано было на эту газету, то в один прекрасный день ко мне нагрянули два “спортсмена” из посольства. Ты, голубоглазенький, говорят мне вежливо, снял бы две таблички со стены. Я спрашиваю: какие. Почему-то только две снять попросили: “Вас обслуживает ударник капиталистического труда”, и другую “Ты меня уважаешь?”. Только просьбу их я, конечно же, не уважил».
Шота Чиковани в его парижском ресторане.
В то время к нему захаживали и совершенно иные люди – осколки, оставшиеся от той прежней, настоящей России.
«…В моем недорогом маленьком ресторанчике в центре Парижа (15-й округ), в конце 70-х, в начале 80-х годов царила домашняя атмосфера, была честная домашняя кухня, к тому же живая музыка, то есть старинные русские романсы в исполнении лучших артистов из второго поколения белой эмиграции.
Все это как магнит притягивало оставшихся в живых белых офицеров и придворных дам, включая Татьяну Кроун, которая жила по соседству в фешенебельном 16-м округе в скромной однокомнатной квартирке. Есть фотография, на которой она девчушка на вид лет 12-13 с офицером яхты “Штандарт”.
Татьяна Александровна Кроун на Императорской яхте «Штандарт».
Фотоснимок сделан перед революцией, и, если мы с ней познакомились в 70-х, то сам прикинь, сколько было ей лет. После нашего знакомства долго она не прожила. Но на свою скромную пенсию всегда могла себе позволить раз в неделю заказать у меня порцию пельменей. Давал я “Родине” и фотографию ее отца, адмирала Кроуна в адмиральской форме, жаль, что они ее не напечатали.
Вице-адмирал Александр Егорович Кроун (1823–1900) – происходил из шотландского рода. Окончил Морской корпус (1841). Офицер для особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири Н.Н. Муравьеве (1856). Командир канонерской лодки «Морж» (1860), на которой совершил переход из Англии на Дальний Восток, а затем плавал на ней на Тихом океане. Морской агент в США (1862) и в Англии (1864). Произведен в контр-адмиралы с назначением главным командиром портов Восточного океана и военным губернатором Приморской области (1870-1875). Начальник штаба отряда броненосной эскадры Балтийского флота (1877-1878). Командир отряда судов Тихого океана (1884-1885). Вице-адмирал (1888). Похоронен в Петербурге на Смоленском евангелическом кладбище. Именем Кроуна назван мыс в Японском море и в бухте Провидения в Беринговом море, а также село Кроуновка Приморского края. Его сын, капитан 2-го ранга Николай Кроун (1858–1904), будучи офицером штаба командующего 1-й Тихоокеанской эскадрой вице-адмирала С.О. Макарова, погиб вместе с ним на броненосце «Петропавловск» у Порт-Артура.
Что касается общения, то на это я никогда не имел времени. Кроме Татьяны была целая галерея интересных лиц, которых надо было слушать и записывать, но надо знать специфику парижского кабачка, при которой у тебя нет времени на общение даже с женой и с детишками. Хозяин в маленьком деле рабочий человек, он и повар, он и грузчик и уборщик, и все прочее. Чем больше персонала, тем больше расходов, тем самым ты ближе к банкротству. Ты просто не сможешь выплачивать банку кредит.
Вот почему я могу только догадываться, почему затравленный англичанин, не успев издать русский вариант, доверил перед смертью машинопись русской монархистке (с английскими, кстати говоря, корнями), которая к тому же знала Царскую Семью. Татьяна передала мне также подаренную ей когда-то подписную фотографию Великого Князя Михаила Александровича, которую я, в свою очередь, подарил одному человеку».
«По-моему Вильтон сделал правильный выбор. Кому еще мог он доверить, когда вокруг сплошь и рядом “февралисты”, масоны и эсеры. В свою очередь Татьяна, чувствуя приближение смерти, передает ее на хранение мне. Почему она не передала жене Вильтона, которая продала весь архив мужа Гарварду, для меня останется загадкой. Хотя, как говорится, нет худа без добра. Пылилась бы она по сей день в Гарварде, подобно рукописи третьего тома Жевахова, а я хотя бы ее напечатал.
…Не знаю почему она доверила именно мне, может быть потому, что я вообще располагал к себе людей некоммерческим теплым приемом; в ресторане всегда царила уютная, домашняя атмосфера. Люди чувствовали себя как у себя дома. Как раз об этом говорил по радио Франс-Интер самый знаменитый во Франции в 1970-х годах кулинарный критик Филипп Кудэр, рекомендуя радиослушателям посетить мой трактир».
Расписались на рассвете». Владлен Давыдов, Олег Ефремов и Иннокентий Смоктуновский.
«Рукопись в моем столе пролежала лет двадцать, пока я не освободился из кабацкой кабалы, когда у меня, наконец, появилось время ознакомиться с ней, да и с другими документами, которые я собирал то там, то здесь. Ознакомившись с рукописью, я проникся большим уважением к автору, который пробудил во мне огромный интерес к Царскому делу, настолько, что я стал покупать на русских аукционах все первоисточники. Кроме того отслеживал всех “гробокопателей”, все их интервью и книги, и в конце концов, решил напечатать Вильтона.
Предвидя, что сразу после выхода книги найдутся оппоненты, начал я с поисков почерка Вильтона, чтобы эксперт смог его сравнить с собственноручными пометками автора на машинописи.
Сначала я обратился за помощью в библиотеку Гарварда, чтобы они мне прислали копию почерка Вильтона. Они почему-то даже говорить со мной не пожелали, и тогда я написал в лондонский “Таймс”. Архивист поначалу тоже осторожничал, мол кому попало не даем, зачем вам это надо и т.д.
Я написал как есть: хочу, мол, открыть российскому читателю этого бравого англичанина, который был влюблен в Россию, воевал за нее, и т.д.
Ответ из архива «Таймса» и образец почерка Вильтона см.:
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/326217.html
Возвращаясь к экспертизе, хочу все-таки уточнить, что проводил я ее не “с целью определить авторство машинописи”, которое у меня не вызывало сомнений.
Крайне важно было иметь на руках заключение эксперта до выхода в свет книги, потому что я знал наперед, что после публикации ко мне будут вопросы, и дальнейший ход событий подтвердил это. Взять хотя бы вопрос следователя Соловьева, “...что это вы там напечатали...”. И даже сегодня находятся неверующие злопыхатели.
Думаю, что даже и ты изначально сомневался. Вот почему я никогда не напечатал бы Вильтона без экспертизы.
Экспертиза была проведена опытным специалистом при Парижском Дворце Правосудия француженкой Мещерской (по мужу из первой эмиграции).
Посылаю тебе первую и последнюю страницы заключения. На первой найдешь, по чьей просьбе она была сделана, на последней – честное профессиональное слово эксперта-криминалиста.
Типографию для напечатания книги мне рекомендовала некая русская дама. Передал я туда уже готовый текст: мы с женой набрали его сами на компьютере и оформили. Не забывай, что супруга моя, Любовь Витальевна, дочь финской подданной, получившей в канун войны с Финляндией десять лет лагерей, 35 лет редактировала в ЮНЕСКО документы на русском языке.
Я заказал 1500 экз., все они были дефектными: очень бледный, нечитаемый шрифт. Пришлось сделать рекламацию, и типография напечатала новые полторы тысячи, за которые денег уже не взяли.
Имка-Пресс, которая еще в 1980-х продавала факсимильного Вильтона, от моего издания почему-то отказалась. А других русских книжных магазинов в Париже не осталось. Поэтому во Франции я просто раздавал безплатно. С московскими дистрибьютерами тоже не заладилось. В России у меня доверенного лица не было, а с транспортировкой и с оплатой возникали проблемы. После этого я начал раздавать налево и направо. В итоге моих книг в России сегодня оказалось немало...»
Продолжение следует.