«Чисто ли око твое?» (продолжение)
Вернемся, однако, к заключительной главе книги В.В. Розанова «Апокалипсическая секта», с которой мы и начали наш рассказ. Несмотря на заранее заложенное автором искажение, она является ценным свидетельством очевидца о личности «Сибирского Странника». Дело в том, что цепкий взгляд В.В. Розанова замечал такие важные мелочи, которые, кроме него, не зафиксировал никто. Недаром о. Павел Флоренский подчеркивал «меткость» его наблюдений.
Василий Васильевич и сам признавался: «Это почти нельзя передать словами, нужно было видеть воочию».
Итак, главный герой очерка очевиден: не названный в силу цензурных условий Г.Е. Распутин. Столь же естественно и присутствие на его страницах самого писателя. Автор последней публикации (2002 г.) «Апокалипсической секты» розановед А.Н. Николюкин указал в комментариях еще на одно неназванное лицо: «хозяин газеты» – А.С. Суворин.
Однако в тексте присутствует множество других лиц, расшифровать которые, несмотря на некоторые авторские неточности (как намеренные, так и невольные), все же вполне возможно.
Начнем с «наших».
«Старшая из посетительниц», «близкий друг», «взрослый член семьи», безпокоившийся о своем «здоровье» и «усталых нервах», у которой были на руках дети, – это, несомненно, вторая жена В.В. Розанова, мать его детей, Варвара Дмитриевна Бутягина (1864–1923), урожденная Руднева.
По отцу она приходилась племянницей архиепископу Ярославскому Ионафану (Рудневу). Первый ее безвременно скончавшийся супруг Михаил Павлович происходил из старинного и уважаемого елецкого духовного рода.
Варвара Дмитриевна Бутягина. Елец. Конец 1880-х – начало 1890-х гг.
Мать ее Александра Андриановна, старая диаконица, внучка знаменитого проповедника и богослова архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия (Борисова), за советами в трудных случаях неизменно обращалась к преподобному Амвросию Оптинскому. От него, по словам В.В. Розанова, она и получила благословение на тайное венчание. Таинство совершал о. Иоанн, брат первого супруга Варвары Дмитриевны, напутствовавший В.В. Розанова незабываемыми словами: «Помните, Василий Васильевич, что она не имеет, моя дорогая невестка, никакой другой опоры в жизни, кроме как в вас, в вашей чести, любви к ней и сбережении. И ваш долг перед Богом всегда беречь ее. Других защищает закон, люди. Она – одна, и у нее в мiре только один вы».
«Друг», «мамочка» – так называл ее В.В. Розанов в «Опавших листьях» и «Уединенном».
«В[а]ря, – отмечал он, – есть самый нравственный человек, которого встретил в жизни и о каком читал. Она бы скорее умерла, нежели бы произнесла неправду, даже в мелочи. Она просто этого не могла бы, не сумела. За 20 лет я не видел ее хотя движущуюся в сторону лжи, даже самой пустой; ей никогда в голову не приходит возможность сказать не то, что она определенно думает».
Василий Васильевич Розанов с женой Варварой Дмитриевной и детьми. 1903 г.
Однако официально (венчание было тайное) В.В. Розанов считался двоеженцем (первая супруга его наотрез отказывалась давать развод). Рождавшиеся дети получали отчества и фамилии по своим крестным. «Как мне Рачинский сказал, – писал В.В. Розанов митрополиту С.-Петербургскому Антонию (Вадковскому): – “И Государь ничего не может сделать”, так меня и ударило обухом по лбу: “А, и Государь. И Он – ограничен. Бойся помочь, говорят Ему: Ты не смеешь помочь. Вот как. Значит – высоко. Где? Кто? Церковь?” Вот начало всего…». «Оба мы были поруганы, унижены. Вот вся наша любовь. Церковь сказала “нет”. Я ей показал кукиш с маслом. Вот вся моя литература».
Еще одна из «наших» – «Лиза» «молоденькая девушка» «без детей и свободная», «близкий нам человек, девушка лет 23-х». Лиза – так звали подругу сестры первого мужа В.Д. Бутягиной. Однако в очерке под именем «Лиза» фигурирует падчерица В.В. Розанова – Александра Михайловна Бутягина.
«Бабушка, – вспоминал литератор, – звала ее “Санюшей”, мы – “Шурой”, но сама она никогда так не называла себя и не подписывалась на письмах. А – или “Аля”, или сдержаннее “А”. Так звали ее подруги, начиная с поступления на французские курсы. Зеня и Марта, потом усиленно одна Зеня, потом долгие годы только Марта, потом – “Вера”, и всё залила “Женя”, и наконец окончательно всех залила “Наташа” [Вальман]. “Аля”, “Алечка”, “наша Аля”, “моя Аля”. Дети стали звать ее тоже “Алей” и “Алюсей”».
Одной из центральных фигур очерка является священник. Домашние говорили В.В. Розанову, «что он “замечательного христианского настроения”»; «он был белорус родом, чуть ли не из униатских священников; во всяком случае, родители его были униаты». Василий Васильевич отмечал наперсный «маленький католический крестик (он был, по роду, из униатов, и в нем были веяния католичества)». «…Он не всегда, но посещал» Религиозно-философские собрания. Розанов именует его даже «учеником Влад. Соловьева». «И он и его “матушка” были молоды, одиноки, умеренно интеллигентны. Начитаны, – он “даже во Владимiре Соловьеве”, она – в медицине и акушерстве».
Эти и другие данные позволяют нам назвать имя этого священника – Роман Иванович Медведь (1874–1937). О нем мы однажды уже писали:
http://www.nashaepoha.ru/?page=obj47150&lang=1&id=635
Священник Роман Медведь.
Родом он был, правда, не белорус, а малоросс, но, действительно, происходил из униатов. Родился в местечке Замостье Холмской губернии в семье учителя местной прогимназии Ивана Иосифовича Медведя.
Мария Матвеевна Медведь со своими детьми (слева направо стоят): Яков, Ольга, Александра, Роман.
Как и другие его братья (в семье было пятеро сыновей и две дочери), он учился в Холмской Духовной семинарии, когда её ректором был архимандрит Тихон (Беллавин), будущий Патриарх. В 1892 г. поступил в Санкт-Петербургскую Духовную академию, которую закончил в 1897 году со степенью кандидата богословия. По окончании академии был назначен помощником инспектора, а затем инспектором Виленской Духовной семинарии и прослужил в этой должности до 1900 года.
Роман Иванович Медведь (слева) – помощник инспектора Виленской духовной семинарии.
3 марта 1901 г. епископом Черниговским и Нежинским Антонием (Соколовым) был рукоположен в сан священника ко храму Воздвижения Креста Господня в Глуховском уезде Черниговской губернии, находившемуся в имении помещика Неплюева, возглавлявшего в то время Крестовоздвиженское трудовое братство. В 1902 г. о. Романа перевели в Петербург, где он получил назначение в храм Святой равноапостольной Марии Магдалины при Училище лекарских помощниц и фельдшериц.
Еще одно действующее лицо очерка – Анна Николаевна Медведь – матушка о. Романа. По словам В.В. Розанова, она «была прекрасный человек. Особенно меня привлекала к ней простота». Из жизнеописания о. Романа известно, что 7 января 1901 г. он, по благословению о. Иоанна Сергиева, обвенчался с дочерью служившего в Старорусском уезде Новгородской губернии священника о. Николая Невзорова – Анной, также духовной дочерью Кронштадтского Пастыря.
Вспоминает В.В. Розанов и «сестру мужа, которая держит экзамены».
Мать о. Романа, Мария Матвеевна, была, как известно, акушеркой. Ее дочь Ольга Ивановна Медведь, поддерживая семейную традицию, училась в Петербурге на медицинских курсах, на которых она близко сошлась с Анной Николаевной Невзоровой, будущей супругой своего брата.
Священник Роман Медведь, его супруга Анна Николаевна (стоит за ним), Николая Адамович Семеняка (впоследствии епископ Феофан Минский) и Ольга Ивановна Медведь (сестра о. Романа).
Еще один близкий о. Роману человек – «ученый архимандрит», «почтенный архимандрит – крайне аскетического образа жизни, ученый, с литературными трудами». «…Архимандрит занимал высокопедагогическую должность, был “наставник и руководитель юношества в вере и благочестии”, “в догмате и святыне”». – Речь идет об архимандрите Феофане (Быстрове), впоследствии епископе, с которым о. Роман близко сошелся во время учебы в С.-Петербургской Духовной академии.
И, наконец, «красивая дама», «изящная дама, накидывающая на себя дорогую ротонду». Это жена действительного статского советника, инженера Владимiра Михайловича Лохтина – Ольга Владимiровна.
Г.Е. Распутин и О.В. Лохтина.
В официальных документах дела Тобольской Духовной консистории 1907-1912 гг. отмечен приезд в Покровское осенью 1906 г. матушки А.Н. Медведь с О.В. Лохтиной «посмотреть на жизнь Распутина и послушать его наставлений».
О Лохтиной см.:
http://sergey-v-fomin.livejournal.com/36128.html
http://sergey-v-fomin.livejournal.com/35967.html
http://sergey-v-fomin.livejournal.com/112134.html
Почтовая открытка, адресованная Г.Е. Распутиным О.В. Лохтиной («В Питер Греческои проспег, дом 113 к. 7 Лагтиной»): «Боле дома сиди, мене[е] гов[о]ри. Не ишы в дватцатом веке Бога на земле!» Почтовый штемпель: 18.IV. 1916.
Сделанные нами необходимые пояснения помогут глубже проникнуть в суть событий, описанных В.В. Розановым.
Местом действия в очерке «О “Сибирском Страннике”» является Петербург.
В Петербурге Розановы жили сначала (до 1906 г.) на Шпалерной улице (д. 39, кв. 4), где проходили известные «воскресенья» Василия Васильевича, а затем (до 1909 г.) рядом с Царскосельским вокзалом в Большом Казачьем переулке (д. 4, кв. 12).
Отца Романа (Ярослава) Медведя определили священником к церкви Св. Равноапостольной Марии Магдалине при Училище лекарских помощниц и фельдшериц 30 ноября 1902 г. Храм относился к Ведомству Протопресвитера военного и морского духовенства. Супруги Медведи жили тут же, при храме (ул. 2-я Рождественская / ныне Суворовский пр., д. 4, кв. 1).
Заболев туберкулезом, о. Роман 8 октября 1908 г. был переведен сначала в Царство Польское – в Николаевскую церковь г. Томашова Варшавской епархии, а вскоре назначен настоятелем Свято-Владимiрского адмиралтейского собора в Севастополе и благочинным береговых команд Черноморского флота.
А теперь попытаемся поточнее установить время описанных в очерке событий.
В семье Розановых было пятеро детей: четыре дочери (Татьяна, Вера, Варвара и Надежда), сын (Вася) и падчерица (дочь его гражданской жены от первого брака) – Александра Михайловна Бутягина (1883-1920). Таким образом, в 1906 г. ей было действительно 23 года (как об этом и говорится в очерке).
Г.Е. Распутин появился в Петербурге в октябре 1906 г. Григорий Ефимович довольно близко знал о. Романа и какое-то время даже жил у него.
Таковы, как говорится, были действующие лица и экспозиция.
Настала пора обратиться непосредственно к самому очерку В.В. Розанова, приводя из него обширные выписки. Ведь, по справедливому замечанию известного розановеда А.Н. Николюкина, «пересказывать Василия Васильевича – занятие безполезное. Еще Зинаида Гиппиус сказала, что всё равно “равных по точности слов не найдешь”».
В.В. Розанов пришел впервые на 2-ю Рождественскую за медицинской помощью для одного из своих близких, скорее всего, часто прихварывавшей супруги. Причем, пришел не к о. Роману, а к его матушке.
«В первое посещение, когда мне нужно было во что бы то ни стало выпросить помощь для больного, и указана была мне семья этого священника, я не застал его дома. – “Может быть, матушка дома?” – спросил я. – “Матушка дома. Обождите”. И через минуты три в дверях показалась лет 26-ти женщина с сухим, отчужденным, “ни до кого дела нет” лицом, которой я быстро заговорил о своей нужде и сел на диван, сказав, что “не уйду, пока не получу”. В нужде бываешь груб и прям.
– Нет. Некого послать. Некого дать… Вам нужно: но что же делать, если – нет… кроме сестры мужа, которая держит экзамены…
Она говорила точно не мне, а куда-то “в пространство”, сухо и высокомерно. И когда я снова точно закричал: – “Отыщите”, – то… не вследствие этого выкрика, а скорее от того, что прошли уже минуты три и она как бы очнулась от чего-то… только я вдруг увидел, что прежняя женщина точно куда-то “пропала”, как бы ушла в землю, а предо мною стояло совершенно другое существо, с первым не имевшее ничего общего.
Все лицо ее выразило такую нежность, такую интимность с вами, как бы вы всегда ее знали, как бы с нею всю жизнь вели дела… […] Вот перемена. Куда то девалось? Откуда это взялось? Она не была дурна и тогда, только очень бледна и бела; но теперь даже физически она была вся – грация, прелесть, порыв “без углов”, скорее – полет какой-то, все лицо было полно улыбкой. Я кричал: “Скорей! Скорей!” Она торопилась. И минут через 10 мы уже сидели с “помощью” в пролетке. И я сказал, обращаясь к “помощнице”:
– Какая она милая!
– О, вы очень ей понравились. Я сама поражена: она совершенно суха и мертва со всеми приходящим. Да и мы, что около нее живем, не видим ничего, кроме угрюмости: редко-редко она выговорит слово, и в слове всегда этот тон: – “Вы не нужны мне”… Тяжело. Но вы или понравились, или пришли в удачную минуту. Счастье.
“Помощница” была курсистка, “наш брат”, – девушка рациональная, простая, ясная».
В.В. Розанов с дочерью Надей. Петербург. 1893 г.
Медицинская помощь была оказана и, вероятно, весьма удачно. Долг вежливости требовал благодарности…
«Мне нужно было посетить одного священника, – совершить почти сухой “визит”, а во всяком случае короткий, чтобы сказать благодарность за доброе дело около больного, которое он сделал. […] Нас, приехавших, было трое. Незначащие разговоры, небольшое угощение; уходили, входили. Я осматривал квартиру, всегда интересуясь “жильем человека”: ибо “по человеку” – жилье, и “по жилью” – человек. Все хорошо, обыкновенно, церковно, но не преувеличенно церковно. Скучновато. […]
Поехали. Дома. Близкий друг и говорит мне:
– Ты заметил, что Лизы не было в комнате? Удивительную сцену я видела. Не могу понять.
Я, осматривая квартиру, ничего не заметил в людях. Пил чай, ел орехи, балагурил. […]
– Я устала за чаем, да и ты прошумел уши болтовней. И попросила священника отвести меня в комнату, где я могла бы прилечь и отдохнуть полчаса. Он повел в боковушку: каково же было мое удивление, когда я увидела на кушетке Лизу и матушку: они держали за руку друг друга, и обе плакали. Лиза не просто плакала, а в слезах было что-то неудержимое. Они текли ручьем, – лицо было всё мокрое… Но – не горькое и не расстроенное…
Когда я узнала, что ничего пугающего не произошло, то села возле них. Они все также продолжали сидеть, держа за руки друг друга, а матушка тихо говорила: – “Нужно быть ближе к Богу! Нужно быть ближе к Богу! Мы о Нем совсем забыли, и – все забыли. И от этого, от одного этого, что мы забыли Бога, у нас тяжело на душе. У нас и у злых людей тяжело. Везде мрак и везде тоска. И от того одного, что нигде Бога нет!” – “Нигде Бога нет!” – вторила Лиза. И при шепоте слезы начинали еще сильнее литься. Вся комната, такая тесная и душная, была чем-то точно наполнена: слезами ли, напряжением ли.
Помолчав: – “Ты знаешь, я впечатлительна: но мне показалось, что Христос вот где-то тут, близко, возле нас”».
Так началось это сближение…
В.Д. Бутягина-Розанова с детьми Варей, Верой и Таней. Петербург. 31 октября 1898 г.
«С тех пор “наши” стали посещать священника; я бывал там месяца в два – раз. “Наши” же бывали на неделе два раза. […]
…Взрослого члена семьи все тянула туда молоденькая девушка, которая сидела тогда с матушкой и плакала. Уже после 3-го или 4-го посещения она с неописуемым восторгом сказала мне:
– Вы знаете, матушка и батюшка не живут друг с другом. Они только кажутся мужем и женою. Может быть и жили в начале… Теперь, во всяком случае не живут. […]
“Старшая” из посетительниц, которой говорили, что она здесь, в повышенной церковной атмосфере, найдет “покой душе своей”, “здоровье” на усталые нервы, – 2-3 дня поразмышляв о том, должна ли она “успокаивать свои нервы” или продолжать и далее и еще глубже “трепать их” – с детьми, в уходе за ними и досмотре за ними, – решила “отставать” и “прекращать” посещения, потому что раз есть дети и это уже факт, то рассуждать нечего и долг ей указывает, где быть, хотя бы и с “измочаленными нервами”.
Младшая же посетительница, без детей и свободная, стала больше и больше вовлекаться в посещения, и уже ходила одна – или “к церковной службе”, но непременно – “туда” или с кем-нибудь из детей, с одним, с двумя. К церковной службе, и “так” вообще, к чаю. […]
В “обычный день недели” сидят у нас в столовой гостя 2-3, да “мы” (семья): и часу в 10-м, в 11-м входит “младшая посетительница” дома батюшки… вся “не своя”… куда-то “отсутствующая”… как “покойница заранее” или как сомнамбула, идущая по крыше чужого дома… с этим – “не нужны вы все мне”… мне – “нужно одно”. Привстанут, поздороваются, и она поздоровается, сделав усилие “к привету”. И осторожно, с “не нужно” обойдя всех и чуть-чуть задержавшись, проходит к себе…
Так тянулась зима. Раза три зашел и батюшка… Как теперь догадываюсь – “с торжеством победителя”: ибо речей с ним никаких не выходило. […]
Уезжаем на лето… Прежде шумная, деятельная, гордая с переходом в самолюбие, – взяла себе самую маленькую, неудобную комнатку, – поселяясь в ней с девочкою-подростком. И, отстранясь от завязывания каких-либо знакомств вокруг, вся как бы ушла в себя, не обращая ни на кого внимания […] Только мне говорят “домашние”, что не в “думах” дело, а в молитве: как все успокоятся в дому, всё заснет в дому, она одна или с подростком, а то подросток один, но уже, очевидно, по ее инициативе, становится на колени и молятся […]
Но я не мог не умилиться.
Что может быть прекраснее и идеальнее образа, судьбы, как обращение и превращение умной, но эгоистической девушки в чудную молитвенницу, в “заботницу” по дому, около детей, – которая не только сама религиозна, но и детей “приводит к Богу”».
Каковы же были отдаленные во времени итоги духовного руководства для падчерицы В.В. Розанова?
Александра Михайловна Бутягина, падчерица В.В. Розанова, с его дочерью Верой.
«Домой, – вспоминал отчим, – она только захаживает.
– Что, мамочка, лучше? О да, конечно, лучше: ты сегодня можешь сидеть (т.е. лежишь). Гораздо лучше…
И, отвернувшись, ловила улыбку подруги где-нибудь наискось.
– Ничего, мамочка, я приду! приду! Сегодня я спешу в Публичную (библ.). Прощай. Завтракать не буду.
И уже дверь хлопнула.
Она всегда была уходящею или – мелькающей».
«Вот и ты, наша милая, за которую (за утомление твое) мама всё читает акафисты, – писал В.В. Розанов Александре в письме в 1910 г., – в каком-то нерешительном, туманном положении. Как хотелось бы тебе счастья, радости, не думай, что я говорю тебе о замужестве: теперь-то ясно вижу слова Евангелия: “не каждому это его удел”. Но как хотелось бы, чтобы ты посмеялась и иногда “от души” побежала куда-нибудь с подругами и вообще испытала “молодое обыкновенное”. А годы уходят, все лучшие годы…» (Но про себя В.В. Розанов называл падчерицу «aeterna virgo» – старой девой.)
«Эти курсихи, Наташа [о ней речь впереди. – С.Ф.] и Шура (безличное повторение Наташи), – писал Василий Васильевич о. Павлу Флоренскому 26 августа 1915 г., – [считают,] что “нет света вне курсов” и для девушки 1-й блеск и сияние – быть с книгами. […] Им “Россия” в голову не приходит и для России они палец о палец не ударят. Не знаю, до 23-х лет Шура была талантлива: но она остановилась, притупилась, потеряла свой “глазок” на вещи обеззубетясь около Медведя (поп) и около “подруг”, и не замечая, что подруги ее совершенно тупые существа (“ученые барашки”). У нее в душе и уме встал “шаблон”, и она за ним ничего не видит».
В 1913 г., вспоминала одна из дочерей В.В. Розанова, «дети со старшей сестрой Алей, Натальей Аркадьевной Вальман и кухаркой Катей […] уехали на лето в Троице-Сергиев Посад. Еще зимой сестра Аля с Н.А. Вальман ездили туда и им очень понравился Сергиев Посад. П.А. Флоренский снял нам дачу около Вифанского монастыря и мы туда переехали на лето. […] …Ездили в Троице-Сергиеву Лавру, часто бывали в семье Флоренских. Всегда были очень интересны и содержательны беседы Павла Александровича Флоренского».
Священник Павел Флоренский (1882–1937).
Наблюдавший за поселившейся летом 1913 г. в Сергиевом Посаде А.М. Бутягиной о. Павел писал в письме В.В. Розанову: «Одно досадно, – Шура (и, очевидно, другие) ругают всё монахов вифанских – такие мол и сякие. А всего-то любят иногда выпить да закусить, а кое-кто приволакивается за горничными. Не всем же быть в лике преподобных! А чтобы расцвести одному цветку, как преп. Серафим, надо унавозить землю тысячами и десятками тысяч “вифанских” монахов. И на том спасибо. Впрочем, они ведь не то, что язва Церкви – ученое монашество. Они зла никому не причиняют, а просто погружены в растительную жизнь. Право хорошо, что есть кому чистить храм, петь на клиросе, служить в церкви, содержать гостиницу и… доставлять маленькие развлечения приезжим горничным. А что аскетизма особенно нет – кое-кому и лучше…»
Конечно, с одной стороны, из-за этих «горничных» монастыри после революции не только без гостиниц остались… Но, с другой, если почитать письмо о. Павла тому же Розанову от 11 марта 1914 г. (Розанов В.В. Литературные изгнанники. Кн. 2. М. 2010. С. 159-160), то уж какие там «горничные»…
Продолжение следует.