Об «отречении» Императора Николая II и отказе от восприятия власти, подписанном 3 марта Великим Князем Михаилом Александровичем русский писатель и историк-эмигрант И.П. ЯКОБИЙ писал: «Невозможно, конечно. допустить мысль, чтобы это родившееся из-под пера трех редакторов нагромождение юридических и логических нелепостей – было результатом простого невежества. Самая научная квалификация, по крайней мере двух из трех составителей, устраняет подобное предположение, да и главный автор документа Набоков в своих воспоминаниях очень настаивает на тщательности, с которой он был продуман.
В чем заключается смысл акта? Ведь было совершенно очевидно, что учредительное собрание, созванное под давлением правительства государственного переворота, никогда не признает прав Великого Князя. Итак, его условный отказ был, в действительности, замаскированным отречением.
Но для чего гг. Набокову, Нольде, Шульгину и их хозяевам нужен был этот лицемерный обман? Цель здесь совершенно ясна: если бы Великий Князь Михаил Александрович, или точнее Император Михаил II, формально отрекся от Престола, то, согласно Основным Государственным законам, право на Престол автоматически перешло бы к следующему по старшинству Представителю Императорского Дома; отрекись и он, право это переходило бы последовательно к другим представителям Династии, и среди них могло оказаться лицо менее покладистое, чем Великий Князь Михаил Александрович. Этого ни в коем случае допустить не хотели.
Нужно было, по указу Якова Шиффа и Ко, положить вообще конец Монархии в России, и потому одного отречения Великого Князя Михаила Александровича было недостаточно. Но, не отрекаясь от Престола, а лишь временно отказываясь от “восприятия” верховной власти, Великий Князь парализовал на неопределенный срок всякую возможность не только реставрации, но хотя бы предъявления другим лицом права на Престол, который вакантным еще не мог почитаться.
С другой стороны в акте заключалось указание на недействительность существующих основных законов – что превышало права не только Великого Князя, но и царствующего Монарха, – и впервые признавалась законная власть самозванного временного правительства. Не следует, действительно, забывать, что официально до сих пор шла речь об ответственном министерстве, и что первый его председатель, кн. Львов, был назначен Высочайшим указом.
Об этом в акте Великого Князя нет ни слова; под эгидой Члена Царствующего Дома законное все же Правительство Львова превращается в революционное; цепь Престолонаследия прерывается, основные законы отменяются, и самый акт, подписанный Великим Князем, является свидетельством о смерти Императорской России.
Кому это было нужно? Чье приказание исполняли наемные перья, написавшие этот преступный документ? Как мог согласиться на него Великий Князь Михаил Александрович?»
Обложка первого издания книги Ивана Павловича Якобия (1879–1964) «Император Николай II и революция», вышедшая в Таллине в 1938 г.
Думается, что решающим аргументом для Великого Князя послужила неприкрытая угроза.
Полковник Борис Владимiрович НИКИТИН (1883–1943), с марта 1917 г. исполнявший должность начальника контрразведки Петроградского военного округа, из беседы с Михаилом Александровичем вынес буквально следующее: «...Родзянко, кн. Львов и все остальные стремились добиться его отказа от Престола, указывая, что в противном случае все офицеры и члены Дома Романовых будут немедленно вырезаны в Петрограде».
Подтверждение этому находим в словах М.В. РОДЗЯНКО: «Для нас было совершенно ясно, что Великий Князь процарствовал бы всего несколько часов, и немедленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое положило бы начало общегражданской войне. Для нас было ясно, что Великий Князь был бы немедленно убит и с ним все сторонники его, ибо верных войск уже тогда в своем распоряжении он не имел и поэтому на вооруженную силу опереться бы не мог. Великий Князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он примет Престол, и я должен был ему ответить отрицательно».
Для лучшего понимания ситуации следует привести также слова А.Ф. КЕРЕНСКОГО из газеты «Утро России» того времени (8 марта 1917 г.): «Акт отречения Михаила Александровича мы решили обставить всеми гарантиями, но так, чтобы отречение носило свободный характер».
Поддержавшие переворот войска на улицах Петрограда.
Оба акта были опубликованы одновременно 5 марта в «Вестнике временного правительства».
«После известия об отказе Михаила Александровича, – писал генерал-майор Д.Н. ДУБЕНСКИЙ, – не только среди лиц, окружавших Государя, но и среди всей Ставки не было уже почти никаких надежд на то, что Россия сможет вести войну и продолжать сколько-нибудь правильную государственную жизнь. Надежда, что “учредительное собрание” будет правильно созвано и утвердит Царем Михаила Александровича, была очень слаба и в нее почти никто не верил. Прав был К.Д. Нилов, говоря, что Михаил Александрович не удержится и за сим наступит всеобщий развал».
Генерал-майор Дмитрий Николаевич Дубенский (1857–1923) – военный писатель и издатель. Состоял генералом для особых поручений при Главном управлении государственного коннозаводства (1912); с 1915 г. член его совета. Издатель «Летописи войны с Японией», «Летописи Великой войны», «Истории России в картинах», «Царствование Дома Романовых», исторических брошюр. Секретарь редакции «Русского инвалида». Редактор-издатель газеты для армии и народа «Русское чтение». В 1914-1917 гг. издавал журнал «Летопись войны». В 1915 г. получил задание описать деяния Императора Николая II во время Великой войны, напечатав четыре выпуска издания «Его Императорское Величество Государь император Николай Александрович в Действующей армии», охватывавших период с начала войны вплоть до февраля 1916 г. Состоя в Свите в качестве историографа, сопровождал Государя. Автор воспоминаний «Как произведен переворот в России» (Русская летопись. Кн. 3. Париж. 1922). Во время гражданской войны служил в Харьковском коннозаводстве Вооруженных сил Юга России (1919). Скончался в Висбадене (Германия).
Характерно, что так никогда не был опубликован Манифест Государя о создании правительства, ответственного перед законодательной властью, подписанный в Пскове 2 марта два ночи, а также Его прощальный приказ войскам, лично написанный Государем поздно вечером 7 марта.
«Этот последний приказ Государя, – свидетельствовал очевидец событий, подполковник В.М. ПРОНИН, – дошел до Штабов Армий и только кое-где до штабов корпусов и дивизий (Румынский фронт), ибо, получив копию этого приказа, военный министр Гучков экстренной телеграммой в Штабы Фронтов, помимо Ставки, воспретил дальнейшую передачу приказа в войска. И таким образом Армия не услышала прощального слова Императора, не услышала Его последнего привета».
А вот как оценивал воздействие мартовских актов на народ князь С.Е. ТРУБЕЦКОЙ: «Когда Государь отрекся от Престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича, отречение это не было еще отказом от монархии. Более того, мне кажется, что защита монархического принципа при восшествии на Престол Михаила Александровича была бы легче, чем защита его при Государе, если бы он не отрекся от Престола. Революционной пропаганде удалось сильно подорвать престиж Государыни Александры Феодоровны и, отчасти, самого Государя, но это были, скорее, удары по их личному престижу, а не по престижу самой Царской Власти. [...]
Конечно, отречение Государя не только за себя, но и за своего сына было явно противозаконно, и, при отречении Государя, законные права на Престол переходили к Великому Князю Алексею Николаевичу. Но строгий легитимизм мало свойственен русскому народу, и переход власти от Государя к Его брату не показался бы незаконным широким массам населения.
В сущности, дело было в том, чтобы Михаил Александрович немедленно принял передаваемую ему Императорскую Корону. Он этого не сделал. Бог ему судья, но его отречение по своим последствиям было куда более грозно, чем отречение Государя, – это был уже отказ от монархического принципа.
Отказаться от восшествия на Престол Михаил Александрович имел законное право (имел ли он на это нравственное право – другой вопрос!), но в своем акте отречения он, совершенно беззаконно, не передал Российской Императорской Короны законному преемнику, а отдал ее... Учредительному собранию. Это было ужасно!
Отречение Государя Императора наша армия пережила сравнительно спокойно, но отречение Михаила Александровича, отказ от монархического принципа вообще – произвел на нее ошеломляющее впечатление: основной стержень был вынут из русской государственной жизни; короткое время, по силе инерции, все оставалось как будто на месте, но скоро все развалилось. [...]
С этого времени на пути революции уже не было серьезных преград. Не за что было зацепиться элементам порядка и традиции. Все переходило в состояние безформенности и разложения. Россия погружалась в засасывающее болото грязной и кровавой революции».
Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой (1890–1949) – русский философ. После революции остался в России. Не раз арестовывался чекистами, пока в 1922 г. не выехал за границу на одном из «философских пароходов». Сотрудничал с Русским Общевоинском Союзом. Скончался в Кламаре (Франция).
Оценки князя косвенно подтверждал и Сам ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ II. Узнав о решении Брата, он оставил в дневнике следующую запись: «3-го марта. Пятница. [...] В 8.20 прибыл в Могилев. [...] В 9 1/2 перебрался в дом. Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!»
Тот же мотив звучит и в Его словах, высказанных в беседе 4 марта с Великим Князем Александром Михайловичем, прибывшим в Ставку с Императрицей-Матерью: «Его спокойствие свидетельствовало о том, что Он твердо верил в правильность принятого Им решения, хотя и упрекал Своего Брата Михаила Александровича за то, что он своим отречением оставил Россию без Императора. “Миша не должен был этого делать, – наставительно закончил Он. – Удивляюсь, кто дал ему такой странный совет”».
Подписанный Императором акт, интерпретированный временщиками в качестве «Высочайшего Манифеста».
В.Д. НАБОКОВ (1918): «Наши Основные законы не предусматривали возможности отречения Царствующего Императора и не устанавливали никаких правил, касающихся Престолонаследия в этом случае. Но, разумеется, никакие законы не могут устранить или лишить значения самый факт отречения, или помешать ему. Это есть именно факт, с которым должны быть связаны известные юридические последствия... И так как, при таком молчании Основных законов, отречение имеет то же самое значение, как смерть, то очевидно, что и последствия его должны быть те же, т.е. – Престол переходит к законному Наследнику.
Отрекаться можно только за самого себя. Лишать Престола то лицо, которое по закону имеет на него право, – будь то лицо совершеннолетний или несовершеннолетний, – отрекающийся Император не имеет права. Престол Российский – не частная собственность, не вотчина Императора, которой Он может распоряжаться по своему произволу.
Основываться на предполагаемом согласии Наследника также нет возможности, раз этому Наследнику не было еще полных 13-ти лет. Во всяком случае, даже если бы это согласие было категорически выражено, оно подлежало бы оспариванию, здесь же его и в помине не было.
Поэтому передача Престола Михаилу была актом незаконным. Никакого юридического титула для Михаила она не создавала. Единственный законный исход заключался бы в том, чтобы последовать тому же порядку, какой имел бы место, если бы умер Николай II. Наследник сделался бы Императором, а Михаил – регентом. [...]
Несомненно, что Николай II сам (едва ли сознательно) сделал наибольшее для того, чтобы затруднить и запутать создавшееся положение. [...] Принятие Михаилом Престола было бы, таким образом, как выражаются юристы, ab initio vitiosum, с самого начала порочным».
Отказ Великого Князя Михаила Александровича от восприятия власти, превращенный взбунтовавшимися депутатами Думы в «Манифест».
Сенатор Н.Н. КОРЕВО в 1922 г. книжке «Императорский Всероссийский Престол» писал: «В марте 1917 года преемство Верховной Императорской Власти было прервано. Под давлением революционного насилия, которому были чужды широкие народные массы, и под гнетом военной измены, состоялся 2 марта (3 часа дня) акт, в котором Государь Император Николай Александрович, желая избегнуть гражданской войны в тяжелую эпоху войны с врагом внешним отрекся от Престола и сложил с Себя Верховную Власть.
Акт 2 марта имеет вид телеграммы в Ставку, начальнику Штаба. Как указано выше, Основные Законы не содержат правила, которое говорило бы о праве Самого Императора на отречение. Если же и признать это право за Царствующим Императором в порядке толкования закона Самим Императором, то прецептивные законы о наследии Престола допускают лишь отречение за Себя, а не за Наследника.
Между тем, минуя законного, объявленного в Манифесте 30 июля 1904 года Наследника Престола, малолетнего Цесаревича Алексея Николаевича, Государь Император передал Престол Брату, Великому Князю Михаилу Александровичу, не удостоверясь в его на то согласии.
По Основным Законам Империи Великий Князь Михаил Александрович мог стать Наследником Престола только в случае смерти Цесаревича Алексея Николаевича или в случае самостоятельного и личного отречения Цесаревича от права на Престол, которое могло бы состояться лишь по достижении им совершеннолетия (т.е. 16 лет).
Восшедший, в силу акта 2 марта, на Престол Великий Князь Михаил Александрович, хотя и отказался 3 марта 1917 года от восприятия Верховной Власти, впредь до установления в учредительном собрании образа правления и новых основных законов Государства Российского, но от Престола expressis verbis не отказался, признал за собою непосредственное, помимо Законного Наследника, право на преемство Престола и дал санкцию на созыв учредительного собрания.
Согласие Михаила Александровича восприять Верховную Власть лишь в случае, если такова будет выраженная учредительным собранием воля народа, и, следовательно, отказ от немедленного, сопряженного со вступлением на Престол, как того требует статья 53, восприятия Верховной Власти, – является также полным нарушением Основных Законов.
Николай Николаевич Корево (1860–1935) – сенатор (1916) с производством в тайные советники, гофмейстер Высочайшего Двора (1914). Состоя членом Особого совещания по делам Великого Княжества Финляндского, редактировал изданный затем перевод на русский язык всего законодательного корпуса этой части Империи. После революции эмигрировал во Францию. Скончался в Париже.
Став Императором, Михаил Александрович имел право отречься от права на Престол, если признать это право за ним, так же, как мы признали его за Императором Николаем II; в качестве же Великого Князя (а не Императора), Михаил Александрович уже не мог осуществить отречения, ибо после трех часов дня 2 марта некому было утверждать и обращать в закон его отречение.
Он мог отказаться восприять Престол и требовать восстановления прав на Престол Цесаревича Алексея Николаевича. Но, признавая право Императора Николая II отречься не только за себя, но и за сына, и передать Престол ему, Михаилу Александровичу, он не имел права, не отрекаясь, в качестве Императора, от Престола, отказываться лишь от восприятия Верховной Власти, с передачей ее временному правительству.
Подписание им Акта, столь резко нарушающего Основные Законы, объясняется тем же революционным насилием и тою же изменою, какие накануне вызвали Акт 2 марта.
Эти Акты революционного времени имели для дальнейших судеб России решительное и первостепенное значение. Являя полное нарушение учрежденного Основными Государственными Законами порядка, они не могут быть рассматриваемы легитимистом иначе, как с точки зрения свершившегося факта.
Силою факта же, еще до переворота в октябре 1917 года, сметено было то временное правительство, по почину Государственной думы возникшее, коему подчиниться призывал Великий Князь Михаил Александрович и, в Приказе по армии, 8 марта 1917 года № 311, отрекшийся Император; установилось новое временное правительство, в котором из членов первого осталось очень мало лиц.
Утратилось, таким образом, и преемство революционного временного правительства. Сметено было затем и учредительное собрание, и возник факт Российской социалистической федеративной советской республики.
Для возвращения Государства Российского к законной жизни следует вернуться на законную почву и, отринув появившиеся под насилием революции противные Основным Законам и неправильно именуемые манифестами акты и документы, восстановить законное преемство Законной Верховной Власти, чтобы с нею во главе, под сению Церкви Православной, Россия могла, предав всепрощающему забвению события последних лет, возобновить то быстрое шествие по пути внутреннего прогресса и внешнего могущества, которое пугало наших явных и тайных врагов и которое, им на пользу, пресекла развалившая нашу Родину революция».
Обложка вышедшей в 1922 г. в Париже под эгидой «Общества объединения русских в Ницце» книги Н.Н. Корево «Императорский Всероссийский Престол. Наследование Престола по Основным Государственным Законам. Справка по некоторым вопросам, касающимся Престолонаследия».
Профессор М.В. ЗЫЗЫКИН (1924): «Когда Император Николай II 2 марта 1917 г. отрекся за себя от Престола, то акт этот юридической квалификации не подлежит и может быть принят только как факт в результате революционного насилия. [...]
Так как право на наследование Престола вытекает из закона и есть право публичное, то есть прежде всего обязанность, то никто, и в том числе Царствующий Император, не может существующих уже прав отнять, и таковое его волеизъявление юридически не действительно; таким образом, отречение Государя Императора Николая II за Своего Сына Вел. Кн. Цесаревича Алексея ни одним юристом не будет признано действительным юридически. [...]
Отречение за него было бы недействительно и в том случае, если бы происходило не при революционном насилии, а путем свободного волеизъявления, без всякого давления. Великий Князь Алексей Николаевич мог отречься только по достижении совершеннолетия в 16 лет. До его совершеннолетия управление государством в силу ст. 45 Основных Законов должно было перейти к ближнему к наследию Престола из совершеннолетних обоего пола родственников малолетнего Императора, то есть к Вел. Кн. Михаилу Александровичу.
Последний также сделался жертвой революционного вымогательства, а малолетний Великий Князь Алексей Николаевич был пленен вместе с Своими Родителями так называемым временным правительством. Осуществить свои права на Престол, как подобает посредством Манифеста, в таковых обстоятельствах Он не мог.
Великий Князь Михаил Александрович издал так называемый Манифест [...] Предположим, что это акт свободного волеизъявления; как тогда надо определять его юридическую силу?
Вел. Кн. Михаил Александрович отказался сделаться Императором, но не в виду того, что он не имел права вступить на Престол при наличности в живых Великого Князя Алексея Николаевича, несмотря на таковую волю Императора Николая II; он не заявил и того, что он считает себя обязанным настаивать на правах Великого Князя Алексея на Престол, а себя считать лишь Правителем Государства.
Он, напротив, заявил, что готов принять Престол, но не в силу Основных Законов, от чего он expresis verbis отказался, а в силу права революции, выраженного через учредительное собрание по известной четыреххвостке.
Если бы даже таковое собрание состоялось и, установивши новый образ правления, избрало бы его Государем, то Великий Князь Михаил Александрович вступил бы уже не на Трон своих предков Божьей Милостью, а на волею народа созданный трон по избранию от воли народа; вместе с тем это было бы упразднением православно-легитимного принципа Основных Законов, построенных на монархическом суверенитете.
Признание права за учредительным собранием устанавливать образ правления есть отказ от монархического суверенитета и устроение политической формы правления на народном суверенитете, то есть на “многомятежного человечества хотении”. Этим он упразднил бы все традиции предшествующей истории и продолжил бы ее на радикально противоположном принципе в европейском демократически-эгалитарном стиле.
В качестве совершеннолетнего Наследника Престола, Великий Князь Михаил Александрович мог вступить в управление по легитимному принципу лишь как Правитель Государства при несовершеннолетнем Императоре и требовать малолетнему Императору присяги. Он этого не сделал, принципиально отвергши обязательность Основных Законов и признал революционное право.
Если некоторые говорят, что с его стороны не было отказа от Престола expresis verbis, а только условный отказ, то, правда – лишь то, что он не отказывался получить власть от учредительного собрания на основе народного суверенитета, устанавливающего новую форму правления – но тем самым он expresis verbis отказался не только от Престола, но даже не признал его больше существующим de jure.
В качестве Наследника, он сам призывал всех граждан признать новое революционное право; но он не имел компетенции приглашать к повиновению самочинному органу, по самочинной противозаконной инициативе Государственной думы возникшему, и предоставлять учредительному собранию устанавливать новую форму правления; все заявления этого “Манифеста” юридически ничтожны.
Если бы таковой акт исходил даже от Царствующего Императора, то и тогда явилась бы необходимость признать, что Император сам отказывается занимать возложенный им на себя подвиг, и Престол Основных Законов вакантен.
Вел. Кн. Михаил Александрович, отказавшись вступить в управление государством, хотя бы в качестве правителя, expresis verbis отказавшись не только от Престола, существующего, как государственное учреждение, но, отвергши даже действие Осн. Законов, которые могли бы призвать его к наследованию Престола, – совершил только акт, в котором высказал ни для кого не обязательные свои личные мнения и отречение, устраняя себя от наследования по Осн. Законам, юридически в его глаза несуществующим, несмотря на ранее принесенную им в качестве Великого Князя в день своего совершеннолетия присягу верности постановлениям Осн. Зак. о наследии Престола и порядку Фамильного Учреждения.
Все его заявления в Манифесте, в том числе и признание так называемого временного правительства, юридически ничтожны, кроме явного отречения за себя от Престола.
Г[осподин] Корево говорит, что это отречение некому было обратить в закон, и что до обращения в закон отречения нет. Но допустимость отречения исходит из того, что нельзя человека насильно заставить принять подвиг власти.
Допустим, что на лицо – пробел закона, не предусмотревшего отречения, когда Императора нет (так было здесь, ибо в 3 ч. дня 2 марта 1917 г. Император Николай II отказался быть носителем верховной власти). Как же надо было бы восполнить пробел? В виду того, что центр тяжести отречения – в отсутствии воли занимать Престол у призываемого на Престол лица, надо признать, что, раз воля явно выражена, а органа, констатирующего этот факт нет, то надо иным способом удостовериться в наличности воли к отречению.
Кроме того, Основной Закон не может призывать к престолонаследию лиц, отвергающих тот принцип, на котором они основаны. Для чего же иначе он обязывает всех Членов Императорского Дома в день совершеннолетия приносить присягу верности не только Царствующему Государю, но и правилам порядка престолонаследия и порядку Фамильного Учреждения?»
Обложка книги М.В. Зызыкина «Царская власть и закон о Престолонаследии в России», напечатанной в 1924 г. в Софии.
Михаил Валерианович Зызыкин (1880–1960) – русский историк и правовед. Преподавал в Софийском и Варшавском университетах. Член Международной академии христианских социологов. Активный участник монархического движения. В годы войны выехал в Аргентину, где тесно сотрудничал в газете И.Л. Солоневича «Наша страна».
Известный русский философ И.А. ИЛЬИН: «...В первом отречении от Престола и во втором отказе немедленно приять власть – было столько живого патриотизма, опасения вызвать гражданскую войну на фронте и в тылу, столько царственного безкорыстия, скромности в учете своих личных сил и христианского приятия своей трагической судьбы (“день Иова многострадального” – был днем рождения Государя, о чем Сам Государь часто вспоминал), что язык не повертывается сказать слово суда или упрека. [...]
В действительности дело обстояло так, что и Государь и Великий Князь отреклись не просто от “права” на Престол, но от своей, религиозно освященной, монархической и династической обязанности блюсти Престол, властно править, спасать свой народ в час величайшей опасности и возвращать его на путь верности, ответственности и повиновения своему законному Государю.
Нам трудно ныне понять, что двум последним Государям нашей правящей Династии – Николаю Второму и Михаилу Второму – никто из их окружения (военного или штатского) не сказал в виде верноподданнического совета, что у них в силу русских Основных Законов, коим они присягали и кои составляют самый основной и строгий строй монархического государства – нет права на отречение от Престола в час великой национальной опасности и при совершенной необезпеченности в дальнейшем наследовании.
Объяснить отсутствие такого совета изменою, утомлением, растерянностью людей можно. Но этих объяснений мало: в глубине событий за всем этим скрывается и открывается отсутствие крепкого и верного монархического правосознания – в высших кругах армии и бюрократии.
Если была измена, то Государь был вправе уволить изменников и призвать верных; и дальнейшая гражданская война показала, что такие верные имелись и что они пошли бы на все. Но те, кто советовали Государю и Михаилу Александровичу отречься, должны были знать и понимать, что они действуют уже не как монархисты, а как республиканцы.
И вот состоялось личное решение Государя: он отрекся за Себя и за Наследника.
Быть членом Династии значит иметь не только субъективное право на Трон (в законном порядке), а священную обязанность спасать и вести свой народ, и для этого приводить его к чувству ответственности, к чувству ранга, к законному повиновению.
Династическое звание есть призвание к власти и обязательство служить властью. Одна из аксиом правосознания состоит вообще в том, что от публично-правовых обязанностей одностороннее отречение самого обязанного невозможно; именно эта аксиома и признана в Российских Основных Законах.
В труднейшие часы исторической жизни Монарх блюдет свою власть и властью ищет национального спасения. Вспомним Петра Великого в часы стрелецких бунтов; или в то время, когда “внезапно Карл поворотил и перенес войну в Украйну”; или во время Прутского сидения и несчастия. Вспомним Императора Николая I, шествующего по улицам Петербурга навстречу восставшим декабристам...
Отрекся ли бы от власти Царь Алексей Михайлович во время разинского восстания? Отрекся ли бы Петр Великий, уступая бунту стрельцов? Императрица Екатерина во время пугачевского восстания? Император Александр III при каких бы то ни было обстоятельствах?
Но за последние десятилетия уверенное и властное самочувствие Российской правящей Династии как будто бы поколебалось. Быть может, революционный напор ослабил у нее веру в свое призвание, поколебал в ней волю к власти и веру в силу Царского звания; как будто бы ослабело чувство, что Престол обязывает, что Престол и верность ему суть начала национально-спасительные и что каждый член Династии может стать однажды органом этого спасения и должен готовить себя к этому судьбоносному часу, спасая свою жизнь не из робости, а в уверенности, что законное преемство Трона должно быть во что бы то ни стало обезпечено.
Вот откуда это историческое событие: Династия в лице двух Государей не стала напрягать энергию своей воли и власти, и отошла от Престола и решила не бороться за него. Она выбрала путь непротивления и, страшно сказать, пошла на смерть для того, чтобы не вызывать гражданской войны, которую пришлось вести одному народу без Царя и не за Царя...
Когда созерцаешь эту живую трагедию нашей Династии, то сердце останавливается и говорить о ней становится трудно. Только молча, про себя, вспоминаешь слова Писания: “яко овча на заклание ведеся и яко агнец непорочен прямо стригущего его безгласен”...
Все это есть не осуждение и не обвинение; но лишь признание юридической, исторической и религиозной правды.
Народ был освобожден от присяги и предоставлен на волю своих соблазнителей. В открытую дверь хлынул поток окаяннейшего в истории напористого соблазна, и те, которые вливали этот соблазн, желали власти над Россией во что бы то ни стало. Они готовы были проиграть великую войну, править террором, ограбить всех и истребить правящую Династию; не за какую-либо “вину”, а для того, чтобы погасить в стране окончательно всякое монархическое правосознание.
Грядущая история покажет, удалось им это или нет».
Иван Александрович Ильин (1883–1954).
Современный исследователь «Царского Дела», историк Леонид Евгеньевич БОЛОТИН (1997): «Прямой смысл слов акта передачи Верховной Власти нигде не свидетельствует об умалении начал Самодержавия. Очевидно, что Государь по-прежнему надеялся, что коренная совесть народа Российского проснется в дни смертельных испытаний, как уже было в 865, 1547 или 1613 годах. То есть даже в Своем последнем государственном акте Он остался верен принципу Самодержавия, насколько хватало Его человеческих сил».
Окончание следует.