Испытание войной (начало)
«Солдаты, я приказываю вам пересечь Прут».
Приказ Армии генерала Антонеску. 22 июня 1941 г.
В марте 1941 г. генерал Ион Антонеску сделал публичное заявление о том, что вынужден пойти на союз с Германией, поскольку со стороны Великобритании (очень важная оговорка, маркирующая внутренний настрой Кондукэтора) Румыния не получит реальной поддержки, союз же с СССР невозможен «по моральным критериям».
«Логика» примечательная. Кому как не Антонеску было знать, что предъявить ультиматум Бухаресту в июне 1940 г. Москва смогла лишь только потому, что получила поддержку Берлина. Но вот именно с Советским Союзом сотрудничество, оказывается, было невозможно, а с Третьим Рейхом, поддержавшим не только ведь советские, но еще венгерские и болгарские территориальные претензии к Румынии, выходит, было можно, в том числе и по «моральным критериям».
Точно также, кстати говоря, обстоят дела и нынче. Немногочисленные – подчеркнем – пока что унионисты как в Румынии, так и в Молдавии предъявляют счет одной лишь России. В то время, как в составе, например, Украины (в Одесской и Черновицкой областях) находятся обширные территории, бывшие некогда Северной и Южной Бессарабией и Северной Буковиной. Никаких, однако, публичных территориальных претензий ни молдавские, ни румынские сторонники «Унири» (Объединения) к Украине не предъявляют, что заставляет усомниться в искренности и неангажированности всех тех, кто представляет это движение в публичном поле.
Решающая встреча Фюрера и Кондукэтора произошла 12 июня 1941 г. в Мюнхене, ровно за десять дней до вторжения СССР.
Ион Антонеску и Адольф Гитлер на площади Кёнигсплац в Мюнхене. 12 июня 1941 г.
Во время нее, по словам Антонеску, они «уже окончательно договорились о совместном нападении на Советский Союз». «…Мы должны были осуществить его, – рассказывал он, – неожиданно на всем протяжении границ Советского Союза, от Черного до Балтийского моря».
Эти признания, сделанные Антонеску в ходе Нюрнбергского процесса, были, однако, весьма поверхностными, не отражая подлинной сути намерений.
Понять их помогает сохранившаяся стенограмма, которую вел личный переводчик Гитлера – Шмидт.
Судя по ней, Гитлер всячески давал понять, что не нуждается в помощи Румынской армии в предстоящей войне. Антонеску, наоборот, пытался всячески доказывать, что участие Румынии очень важно для победы на Востоке.
«Антонеску ответил, – читаем в стенограмме, – что он сам хочет бороться с первого дня. [...] Румыния никогда не простит Антонеску, если Румынская армия останется с оружием к ноге, в то время как Германские войска пойдут по Румынии походом против русских».
Кондукэтор заверял, что «румынский народ готов идти до смерти бок о бок с народами Держав Оси, поскольку абсолютно верит в чувство справедливости Фюрера».
«Румынский народ, – заявил он далее, – потому и связал свою судьбу с германским, что, дополняя друг друга экономически и политически, они вместе противостоят славянской опасности». (Так что, какой уж там «коммунизм»…)
При этом генерал подчеркивал, что это отнюдь не его личная политика, а проект, «за которым стоит весь румынский народ». Он же «приехал для того, чтобы предоставить в распоряжение Фюрера для реализации этого шага [нападения на СССР. – С.Ф.] все силы, что способствовало бы осуществлению военных, политических и социальных интересов Румынии».
Судя по всему, считают румынские исследователи, на этой встрече обсуждались также будущие границы Румынии, о чем сама стенограмма, однако, умалчивает.
Пропаганда будущей войны с СССР разворачивалась в Румынии, начиная с апреля, приобретая все более широкий и интенсивный характер.
«Откровенно говоря, – читаем в одном из интервью с очевидцем тех событий (Марианной Конович), – вся атмосфера была пламенной. Пойти и освободить Бессарабию! Главной целью румынского солдата было освободить эту землю своих праотец!»
На этом и следующих снимках – протестные акции против советского ультиматума. Бухарест. Июнь. 1940 г.
Патриотизм этот, как мы уже замечали, носил избирательный (можно даже сказать – конъюнктурный) характер.
Гораздо более чувствительной и значимой для Румынии была потеря Северной Трансильвании. Однако об этом предпочитали помалкивать, поскольку Венгрия, к которой она перешла, была верной союзницей Германии. По той же причине не поминалась и отошедшая к Болгарии Южная Добруджа, в которой, между прочим, остался любимейший Дворец Румынской Королевы Марии в Балчике.
Да и сама ампутация румынских земель в 1940 г. (в т.ч. Бессарабии и Северной Буковины), как мы уже отмечали, могла состояться исключительно благодаря Германии. Потому и реакция общества была столь избирательной и односторонней.
Примечательно также и то, что в проходивших в Бухаресте общественных акциях, как против советского ультиматума 1940 г., так и за освобождение Бессарабии в 1941-м, участвовали главным образом бессарабцы, из тех, которым удалось оттуда бежать перед самым приходом Красной армии.
Именно этим объясняется их немногочисленность, что и зафиксировано на фотографиях, хранящихся в одном из земельных архивов в Германии, которыми мы иллюстрируем этот пост.
Примерно такое же число сторонников по обе стороны Прута и у тех, кто выступает за объединение сегодня.
Королевство Румыния вступило во Вторую мiровую войну без какого-либо формального союзнического договора с Германией на основе присоединения в ноябре 1940 г. к Трехстороннему Пакту.
http://sergey-v-fomin.livejournal.com/159765.html
К открытию боевых действий на румыно-советскую границу общей протяженностью 480 километров вышли 11-я и 17-я германские, а также 3-я и 4-я румынские армии общей численностью в 690 тысяч человек, 370 тысяч из которых составляли немцы. Им противостояло 364 700 человек советских войск.
Общее командование силами осуществлял командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Карл Рудольф фон Рунштедт. Румынские войска при этом подчинялись генералу Иону Антонеску.
К полуночи 21 июня высшие чины Румынской армии были вызваны в личный поезд Антонеску «Родина», стоявший в городе Пятра-Нямц. Приехали туда и немецкие союзники.
В два ночи Кондукэтор поднял в вагоне-ресторане бокал шампанского, предварив тост короткой речью: «Сегодня настал час битвы, которая смоет позорное пятно со страны и военных знамен. Армия получила приказ перейти через Прут, чтобы восстановить целостность страны в этом направлении. В святой и правой борьбе нам предстоит помериться силами с армией, пришедшей на нашу землю… Будем же достойны этой чести».
Последние мирные минуты…
Был оглашен знаменитый «Приказ Армии», подписанный генералом Антонеску, получивший с тех пор – по содержащимся там словам – название: «Приказываю перейти Прут».
Эффект этого приказа для национально мыслящего румынского общества, в том числе, конечно, и для легионеров (даже тех, кто находился в тюрьмах) был примерно таким же, как у нас от известного тоста Сталина за русский народ в 1945 году.
Находившийся в описываемое время в Португалии Мирча Элиаде, прекрасно помнивший о недавней расправе Атонеску над легионерами, с началом войны испытывал к Кондукэтору двойственные чувства.
«Я примирился с новой Румынией генерала Антонеску, – занес он в свой дневник, – поскольку мы вступили в тяжелейшую войну».
«Меня захлестывает, – читаем в записи, сделанной 30 июня 1941 г., – пламенная любовь к Родине, пылкий национализм. Ничем не могу заниматься после того, как Румыния вступила в войну. Не могу даже писать».
Серия румынских почтовых марок «Бессарабия: год освобождения», выпущенных в 1942 г. На средней марке портрет Антонеску окружает надпись: «Приказываю перейти Прут».
В 3 часа 15 минут Румыния – без объявления войны – атаковала СССР.
Первыми пересекли государственную границу летчики. Румынская авиация нанесла первые воздушные удары не только по Молдавии, Черновицкой и Аккерманским областям Украины (что соответствовало территориям Бессарабии и Северной Буковины), но и по Крыму.
Один из летчиков Сорин Цуля, управлявший бомбардировщиком Хейнкель-111, вспоминал:
«Ложимся! Начиналась ночь с 21 на 22 июня 1941 года! [...] Под впечатлением того, что слышал в предыдущий день, засыпал я трудно. Проснулся внезапно. Было ощущение, что в ангаре всё рушится. Всё вибрирует вокруг меня! Стены вибрируют! Окна вибрирует! Конец света, конец света. [...]
…Вдруг открывается дверь и в спальне, посвечивая фонарем, появляется агент связи, и превозмогая шум двигателей, кричит:
– Подъем, господа, вас ждут в штабе! Мы в состоянии войны с СССР! [...]
Одеваемся в спешке, выбегаем [...]
Было что-то фантастическое увидеть, как 150 самолетов взлетает ночью, отправляясь на войну.
Я чувствовал дрожь во всем теле, и мне стоило больших усилий, чтобы скрывать слезы из-за эмоций, вызванных величием момента!
Я понимал, что живем мы в великое время, уникальное в истории румын, потому что это был впервые, когда румыны с оружием в руках ответили тем, кто с востока, из-за Днестра почти что в течение 1000 лет совершал варварские набеги и творил всякие мерзости!
Смотрю на часы. Время 0.30. Начался день 22 июня 1941 года! [...]
3.30. Взлетают все пять групп. Горят только лампочки приборов и габаритные огни. [...] Вокруг ничего не видно. В какой-то момент мы видим, как бледный свет звезд отражается в русле широкой реки. Это Прут! Еще немного, и мы над Бессарабией. [...]
5 утра. Появляется Днестр, на противоположном берегу, город Тирасполь. В ближайшее время появляется аэродром. Но, к нашему удивлению, он был пуст! На нем не было ни одного самолета! Было ясно, что прилетел я в Тирасполь напрасно. [...]
Тогда решаем возвращаться с грузом бомб, чтобы атаковать сортировочную станцию в Кишиневе. Дым от взрывов бомб, сброшенных другими экипажами, был виден на большом расстоянии [...]
В какой-то момент наш радист, сидевший в хвостовой части самолета, кричит: “Внимание! Истребитель противника!”. Он увидел четыре черные точки, пикирующие на нас. [...] Это значит, что русские в действительности не спали!»
Наши летчики не только «не спали», но еще и сбивали вражеские самолеты.
Так, первый румынский экипаж, пересекший Прут, управлял которым начальник эскадрильи, был уничтожен огнем русского истребителя.
Это были первые солдаты, выполнившие приказ Антонеску.
Четверть часа спустя после самолетов настал черед артиллерии. С южного берега Дуная и правого берега Прута одновременно начался обстрел застав и приграничных населенных пунктов.
Сразу же после интенсивной артподготовки румынские и германские войска попытались сразу же в нескольких местах форсировать Прут и Дунай.
«Ночью 21 июня, – вспоминает полковник Михаил Н., – мы перешли Прут у села Братушаны… У нас было время подготовиться и осмотреться, оценив все выгоды положения: кукурузные поля, лес… Путь был свободным… Наконец я получил приказ наступать. В контакт с русскими мы вступили после Липкан. Впереди были Бельцы…»
«В тот вечер, – вспоминал другой участник приграничных боев Олег Домбровский, – солдаты курили свои последние сигареты. Есть не хотелось. Знали, что должны были идти в ту ночь, не зная, вернемся ли назад…
В четыре утра мы открыли огонь. Перед нами была казарма пограничников. После первого же залпа мы увидели как русские бегут. Белые кальсоны мелькали среди разрывов снарядов!
Пехотинцы переправлялись через Прут на лодках, понтонёры наводили мост для прохода артиллерии. Начинался хаос!
Строительство переправы через Прут.
Первый визит наносим в усадебный дом. В большой комнате разложены столовые приборы для утреннего завтрака офицеров Сталина».
Вместе с Олегом Домбровским были те, кто год назад покидал, после советского ультиматума, Бессарабию. «Когда мы уходили, – говорили они, – руки у нас были связаны. Теперь по тому же маршруту мы вернулись».
Командиры Красной армии и румынские офицеры. Бессарабия. Июнь 1940 г.
Согласно первоначальному плану, румынское командование планировало захватить несколько небольших плацдармов на левом берегу Прута, на расстоянии 50-60 километров друг от друга, и уже с них развернуть наступление.
На этой и следующих двух фотографиях из немецких архивов, зафиксированы эпизоды переправы через Прут румыно-германских войск.
Вскоре, однако, выяснилось, что русские ни в Бессарабии, ни в Северной Буковине отступать не собирались. Из пяти плацдармов, захваченных 22-23 июня, к 25-му четыре были ликвидированы. С большим трудом удалось удержать лишь один из них – у Скулян.
Мало того, 25 и 26 июня советская Дунайская военная флотилия, совместно с армейскими частями и пограничниками провели успешную высадку на румынскую территорию, захватив плацдарм глубиной в три километра вместе с городом Килия Веке.
В ходе этой первой в годы Великой Отечественной войны десантной операции было убито более 200 солдат и офицеров противника, 720 сдалось в плен, захвачено 8 орудий, 30 пулеметов, более тысячи винтовок. Потери десанта составили всего пять человек убитыми и семь ранеными.
Красная армия покинула занятую территорию в соответствии с общим приказом об отступлении после того, как – в результате успешного наступления немецких войск на сопредельной территории Украины – советское командование 29 июня отдало распоряжение о подготовке к эвакуации Бессарабии и Северной Буковины.
Генерал Ион Антонеску сразу же после переправы через Прут.
Тем временем румынская пропаганда представляла начавшуюся войну как «Крестовый поход против большевизма», «великую битву Христианской цивилизации», которую ведут Державы Оси с большевицким варварством, ведущим борьбу с религией как опиумом для народа.
В связи с этим говорилось о «защите европейской цивилизации», «румыно-германском братстве по оружию».
(Впоследствии термин «Крестовый поход» будет использовать и другая стороны для описания событий в Европе, начиная с высадки 6 июня 1944 г. союзников на французском побережье. Достаточно вспомнить название мемуаров командующего экспедиционным корпусом Эйзенхауэра «Крестовый поход в Европе». Так что кто и с чем шел – еще большой вопрос.)
Кондукэтор на бессарабской земле.
Что касается Румынии, то в пропаганде, особенно в начальный период войны, широко использовалось описание трагедии Бессарабии «под советским игом».
Румынский пропагандистский плакат.
Было немало вопиющих фактов. Кое-какие фотографии, запечатлевшие некоторые из них, мы приведем в наших следующих постах.
Что же касается использовавшей их румынской пропаганды, то одним из ее примеров была появившаяся в продаже в июле 1942 г. книга-альбом «Освобожденная Бессарабия», выпущенная Институтом графических искусств Мырвана.
Предисловие к ней написал заместитель Председателя Совета министров Михай Антонеску, ближайший сотрудник Кондукэтора, вместе с ним впоследствии казненный.
«Наша миссия, – писал он, имея в виду не только занятие Бессарабии и оккупацию Транснистрии, но и вообще участие Румынии в войне в целом, – апостольская и христианская, направленная на защиту от славянских захватчиков и азиатской орды».
На этом и следующем снимке – манифестация перед зданием Университетского дворца Кароля I в Бухаресте по случаю начала войны. На здании флаги союзников Румынии, а также портреты Муссолини, Гитлера, Короля Михая и Антонеску.
Всё это звучит особенно чудовищно, если помнить славянскую кровь, изрядная часть которой течет в жилах каждого румына или молдаванина, а также сам славянский язык, большое влияние которого на румынский/молдавский не смогли истребить долголетние целенаправленные усилия многих поколений местных филологов и лингвистов, начиная еще с известной «Трансильванской школы» XVIII века.
Так что приводившиеся нами в этом посте примеры славяно- и русофобии – это вовсе не «заслуга» одного лишь Кондукэтора и его сотрудников. Эту ниву усердно возделывало, увы, не одно поколение румынских ученых, на что еще в дореволюционную пору сетовали некоторые их русские коллеги.
«Не смотря на существование самой благоприятной почвы для общения, по крайней мере, научного, – так завершил свою речь на годовом собрании Императорской Академии Наук 29 декабря 1916 г. известный русский лингвист и славист, академик А.И. Соболевский, – румыны последнее полстолетие стояли от нас далеко, дальше, например, датчан и норвежцев. Мы и они почти прекратили знакомство.
Между членами нашей Академии Наук, кажется, нет ни одного, который был бы членом также Академии Румынской, и наоборот. Почти то же можно сказать о членах наших многочисленных и разнообразных ученых обществ. Букурешть был глух к голосу русской науки; русская наука имела мало возможности следить за деятельностью Букурешта.
Нынешнее сближение румын с нами, в связи с теми бедствиями, которые, по обычной превратности военного счастия, пришлось испытать и румынам, подает нам надежду на изменение их взглядов на свое прошлое и настоящее.
Перестав смотреть только на Вену и Будапешт [тут по справедливости следовало бы, прежде всего, сказать: на Париж, но, по “союзнической” политкорректности, Алексей Иванович “выпустил” эту “столицу Запада” того времени. – С.Ф.], взглянув теперь на Москву, образованный румын легко заметит в ней много не только прекрасного и интересного, но также родного, познакомится с нашею наукою, прислушается к нашей речи. Остальное приложится само собою».
Увы, не случилось… Ни тогда, ни после…
Продолжение следует.