Ф.А. Малявин. Портрет автора с семьей (фрагмент). 1910 г.
Но вот настало время поговорить и о женщинах Льва Львовича Делянова: Антонина versus Лара. «Двоица» «Тоня – Лара», очевидно, также и отсылка к «Доктору Живаго». Но именно отсылка, потому что на героинь Пастернака они ни внешне, ни «характерами» не похожи.
Лариса – женщина совершенно иного замеса, чем Антонина. Она тоже искорежена перестройкой. Молодой ее муж Алик – грузинский еврей, содержатель бани и «массажного» салона, а по существу сутенер. Исключения не делает он и для своей жены. Ради выгодного гешефта он даже легко уступает (или делает только вид?) ее Делянову.
Алик приезжает к Льву Львовичу, пьет с ним за «симбиоз», вспоминает песню: «Одну подругу полюбили коллективом – сначала друг мой, а потом и я…», заключая словами: «Принимаешь жену, принимай и мужа».
Между ними происходит знаменательный диалог. Алик спрашивает Делянова:
«– …Антисемит, да?
– Да, нет, пожалуй… Впрочем… может быть, немного. Как все нормальные русские люди».
Лара, как оказалось, была тоже верующей. Она не только носит крест, но ходит в храм, исповедуется. Правда, обращается к священникам иным, служащим совершенно среди других людей, отличных от тех, которые исповедуют таких, как Лев или Антонина и интересующихся у своих «пациентов», пришедших в «духовную лечебницу», по большей части «блудом, прелюбодеянием, истяцанием, скоктанием, малакией, невоздержанностью в супружеской жизни, контрацепцией».
В церквях, в которые приходят такие, как Лара, всё проще и обыденнее, ибо в них пребывает как раз корневой народ, вытягивающий на своих плечах (как уж может) всю страну, и потому спрос батюшек не так строг и епитимии помилостивей. И это вовсе не потворство низменным инстинктам: построжи их – и они ходить перестанут.
Не забывайте также, что русская жизнь в ее полноте «прописана» не только в книжках с благочестивыми рассказами «от божественного», но и в «заветных сказках» А.Н. Афанасьева.
Пытаясь уложить в своей голове случившееся, Делянов рассуждал: «…Сначала христиане были такие, как Антонина. Это были катакомбы, гонения… А потом, когда при Константине и после Константина Империя стала христианской, и стали все в ней стали христианами – такими, как Лариса».
Одна из высших точек конфликта – диалог двух его женщин – законной засушившей себя жены Антонины и преступной, но в то же время желанной и живой Ларисы. «Делянов хорошо видел, что вроде бы провинциалка Лариса явно выигрывает и ведет во всей этой, мягко говоря, двусмысленной ситуации, а столичная жительница и, как это назывется, интеллигентка в нескольких поколениях… Антонина – то, что принято называть, “тушуется”, а главное, что ее переполняет страшная боль, а Ларису, наоборот, чуть ли не торжество. К тому же не было у Ларисы и обычных для нее вульгарно-разбитных интонаций, не говоря уже о том, что называется “матом не ругается, а разговаривает” – ставшей для Делянова уже привычной …манеры. Перед ним сидела совершенная светская дама. “Наверняка бы в Москве она держалась так же” – вдруг почему-то подумал Делянов… Это, конечно, был разговор победительницы».
Но было у Лары и иное естество (природа) – и во внешности и в повадках, чем-то напоминающее описанное в стихотворении З.Н. Гиппиус «Боль» (1906):
Красным углем тьму черчу,
Колким жалом плоть лижу,
Туго, туго жгут кручу,
Гну, ломаю и вяжу.
Шнурочком ссучу,
Стяну и смочу.
Игрой разбужу,
Иглой пронижу.
И я такая добрая,
Влюблюсь – так присосусь.
Как ласковая кобра я,
Ласкаясь, обовьюсь.
И опять сожму, сомну,
Винт медлительно ввинчу,
Буду грызть, пока хочу.
Я верна – не обману.
Ты устал – я отдохну,
Отойду и подожду.
Я верна, любовь верну,
Я опять к тебе приду,
Я играть с тобой хочу,
Красным углем зачерчу...
Так в повести появляется непоменованная змеедева. Встреча с ней привела Делянова в растерянность: «…Никогда ничего подобного – он даже признавался себе, что не мог предположить, что такое существует, и жалел, что ему действительно не тридцать. …Прожил в законном и даже освященном Церковью браке более двух десятков лет, по сути, женщину в безднах и глубях ее прежде так и не знал».
Метания, подобные тем, которые совершают супруги Деляновы, характерны для людей, сорванных с корней, лишенных почвы.
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах,
Что я с народом дружен?
– писал в минуты прозрения даже такой воистину народный поэт, как Сергей Есенин.
Что касается героев повести, то тут речь – еще раз повторим – идет не просто о людях верующих, православных, а о недавно воцерковившихся (в первом, по существу, поколении).
Это имитация продолжения прерванной традиции; герои нащупывают оборванные концы в меру своего понимания.
По старому присловью, думали, что заводили патефон, а оказалось занимались делом совсем иного свойства…
Фамилия героев – Деляновы – предвосхищает и как бы предопределяет дальнейшее: «…Всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф. 12, 25).
Предавая венчанную жену («И будут оба в плоть едину» Мф. 19, 5), Лев Львович по существу предал самого себя, переступив дозволенную черту: «… Что Бог соединил одним ярмом, то человек не должен разделять» (Мф. 19, 6). Он и сам осознал, что «предал безповоротно и окончательно».
Это то, о чем можно прочитать у Н.С. Лескова: «…Жить безнаказанно с кем хочешь вместо того, чтобы жить с кем должно, это все, чего может пожелать современная разнузданность».
Внутренние изменения закрепляются и во внешнем облике Делянова. Он превратился в «скобленое рыло». Лара побрила его, подарив электробритву, наказав при этом, чтобы перед ее приходом он непременно брился. Случившееся Делянов, по обычаю, прикрыл философскими рассуждениями: «…Все женщины делятся на тех, кому нравится у мужчин борода, и тех, кто ее терпеть не может». Но на задворках памяти осталось (не могло не остаться!) сказанное ему когда-то при первой встрече лесником Мiровеевым (об этом наиважнейшем персонаже повести речь впереди): «Борода бороде брат». А теперь, выходит, уже не брат?..
И – в который раз – приходится вспоминать: некрасивость убьет!
Только начни – остановиться уже негде. «Он… все предавал и предавал». Однако новым предательством прежнее, как известно, не исправишь.
Но когда же зародилась вся эта коллизия? В чем сущность противостояния жизни и аскезы, при которой красота каждой из них превращается в свою противоположность? Как сопрягаются мiрская жизнь и монашеская?
Начиная с 1980-х, было распространено мнение: разнствует исключительно дозволением мiрянам деторождения. По существу это значило либо спуск планки для монахов (что на деле уже и происходит), либо задирание планки для мiрян, которую те не в состоянии исполнить. К сожалению, некоторые священники довели эту формулировку до абсолюта, лишив ее при этом каких-либо нюансов и уточнений.
Крайность эта таит в себе большую опасность. Мiрянину, получившему такую установку от духовника, разум говорит одно, а жизнь диктует другое. Сколько на этом пути встречалось изломанных жизней и искривленных судеб.
Оказались почему-то забытыми (чрезвычайно активно используемые в других случаях) церковные принципы акривии (строгости) и икономии (послабления), а также слова Господа, обращенные Им к фарисеям: «Милости хочу, а не жертвы» (Мф. 9, 13).
Удивительно к месту в нашем случае приходятся слова профессора Преображенского из «Собачьего сердца» М.А. Булгакова в связи с безобразиями в доме, которые стали происходить сразу же после прихода к власти большевиков: «Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно? Угнетенным неграм? Или португальским рабочим? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?»
С одной стороны, заставь дурака молиться, он и лоб расшибет. Это о Шариковых. С другой, нужно присмотреться и к коноводам… И это уже о Швондерах. У каждого, как говорится, свое собственное место и с каждого свой спрос.
Помню как в одной из телепередач писательница со звучным именем одной из пушкинских героинь и фамилией другого великого русского классика, но с черными характерными глазками, точь-в-точь, как у ее собеседника, главного раввина России Адольфа Шаевича, – по виду совершенная Ривка или Дворка, – задает своему визави вопрос: «А может нееврей принять иудаизм?» – «Может, – тянет Адольф Соломонович и улыбка чуть касается его губ, – но это очень трудно, почти невозможно». – «Почему?» – «Ну, видите ли, иудей должен соблюдать сотни всяких правил, есть множество запретов: того нельзя, этого. Мало кто может выдержать». – «А как же евреи?», – спрашивает, делаясь неправдоподобно наивной, собеседница. – «А евреи никак, – щурится Адольф Соломонович, – они не соблюдают, но ведь они же родные дети у “б-га”. Да, они шалят, но им всё прощают».
Как говорится, «евреи шутят». Ну, а если серьезно, то соблюдать правила и в том, и в нашем случае должны, выходит, одни и те же. Вспомните сказанное некогда превращенным после убийства в идола священником Менем: крестившиеся евреи вдвойне избраны – как евреи и как христиане. И с этим шулерским подлогом солидарно не так уж мало нынешних православных батюшек, причем не все из них принадлежат к племени «избранных».
Именно это еврейское давление породило «Русского Бога», а у рационалистических немцев – «Арийского Христа».
Многих в описываемое в повести время покинул здравый смысл: берите себе то, что по плечу и по чину, в котором пребываете.
Одна наша знакомая, например, начитавшись и наслушавшись, решила не есть мяса. Пошла к священнику. Тот ее благословил: «Ну что ж, дело доброе…» Года два она ничего мясного действительно не вкушала. Но потом сменила духовника, а тот ей: «А кто тебя, мiрянку, благословил на такие подвиги?» Пришла домой, рассказывала она нам, открыла холодильник (жила она вместе с семьей сына), а там – куриные ножки. Пожарила их. «Верите ли, враз съела почти что килограмм. Съела и… испугалась: куда столько влезло…»
То есть совсем как наш Лев Делянов, которого его супруга Антонина совершенно надуманно и самочинно держала на голодном пайке, но в ином, конечно, смысле.
В этом примере знаменательно еще и то, что не только мiряне, читающие благословленные Церковью книжки, не опытны, но и батюшки недалеко от них ушли. Последнее, конечно, понятно: ведь и они люди и прилетели-то они не с Марса, а росли, учились и работали бок о бок с нами и, за небольшим исключением, происходили также не из семей верующих. Так что учились и переучивались на ходу. Как до этого и их родители в 1930-1940-е годы. Как говорится, мы академиев не кончали…
Есть примеры просто разительные. Один из архиереев, например, работал официантом. А ныне широко известный священник, славящийся своими проповедями и строгостью взглядов, был инженером по социалистическому соревнованию (были в те времена и такие должности).
Однако не все метаморфозы, подобно приведенным нами, завершились столь удачно и безболезненно. Некоторые закончились плачевно, как для них самих, так и для их паствы. Такое время на Руси уже было… Достаточно вспомнить тот же роман Н.С. Лескова «На ножах»: «Нет; это даже страшно, во что нынче обернулись эти господа: предусмотрительны, расчетливы, холодны... Неуязвимы ничем? В спириты идут; в попы пойдут... в монахи пойдут. Отчего же не пойдут? пойдут. Это уж начинается иезуитство. В шпионы пойдут... В шпионы!.. …Если Бог Саваоф за нас сверху не вступится, так мы мiр удивим своею подлостию!»
Не секрет, что вопросы пола являются наиважнейшим рычагом для тех, кто хотел бы с их помощью связать или расковать (но опять-таки для того, чтобы еще сильнее связать) человека.
В физиологическом смысле соитие – едва ли не единственный момент, когда человек по настоящему свободен, причем, несомненно, по замыслу Того, Кто его создал. Таким образом, все те, кто так или иначе пытается в этой ситуации накинуть на человека чрезмерную узду, берет на себя весьма дерзновенную функцию: проконтролировать (и скорректировать) то, что заложено Создателем… Речь, конечно, тут не идет о прелюбодеянии.
Возражения, что это, мол, страсть, причем такая же, как, например, жадность, воровство и т.д., с которыми-де нужно бороться, «не проходят», поскольку в результате того, о чем речь, продолжается жизнь, без чего пришел бы конец человечеству как таковому (т.е. опять-таки замыслу Создателя). Последнему обстоятельству Промыслом Божиим явлен нам пример: чрезмерное усердие монголов, отдававших в начале ХХ века мальчиков в буддийские монастыри, едва не привело к вымиранию их как народа. Это усердие верующих ламаистов было решительно остановлено красными монголами, причем в рамках антирелигиозной борьбы. Существует и другой яркий пример государственного директивного воздержания. Это Китай. Жесткий контроль за рождаемостью привел уже в наши дни к резкому перекосу баланса между мужчинами и женщинами, т.е. к угрозе депопуляции в целом и вынужденному в ближайшем будущем «походу за невестами» в соседние страны, о чем пока что все предпочитают толерантно помалкивать.
Есть и еще один важный побочный эффект воздержания, не известный, к сожалению, современному мiру, когда мощная энергия канализируется в иное русло. Когда-то как с этим быть хорошо было известно монахам (но, разумеется, не нынешним) и воинам – особенно перед решающей схваткой.
Продолжение следует…